ЖИВЫЕ ДУШИ
Великим русским фантастам Николаю Васильевичу Гоголю и Михаилу Евграфовичу Салтыкову-Щедрину посвящается. Надеюсь, покойные классики смогут великодушно простить меня за то, что я без всякого дурного умысла воспользовался их поныне живыми трудами.
История эта произошла когда-то в одном, как было принято раньше писать, уездном городе. Может, то был Тупов, а может, Усть-Мухобойск или же один из несчётных Верхонижненсков, которых немало разбросано по российской земле. Простоты для, и чтоб никого - не приведи Господь! - не обидеть, будем звать его просто городом Эн.
Итак, в один из тех октябрьских дней, когда осень, шелестя лёгким серым дождиком по палой листве, окончательно вступила в свои права, на привокзальную площадь города Эн въехал чёрный "Нексус" последней модели, в каких обыкновенно ездят только Очень Значительные Лица. Автомобиль плавно подкатил к невысокому грязно-голубому зданию вокзала и остановился. Несколько мгновений он стоял без малейших признаков жизни внутри, а затем задняя дверь отворилась, и из упоительно мягких недр неторопливо вылез неизвестный в городе человек.
Захлопнув дверь, скрывшую за тонированными стёклами салон, незнакомец оправил одежду, широко перекрестился на обшарпанную церковь семнадцатого века и оглядел площадь. То была обыкновенная, не слишком просторная площадь уездного города, где скорее встретишь гуляющих кур, нежели автомобиль, и где мостовую не чинили, наверное, со времён государыни Екатерины.
Надобно сказать, само появление "Нексуса" вызвало у обывателей города Эн, единодушно мнивших венцом мирового автостроения "Волгу" главы городской администрации отставного полковника госбезопасности Свиреп-Ворчеева, недюжинное любопытство. Бывшие в то время на площади стали осторожно, с опаской перед несомненно высоким начальством подходить, разглядывая машину и приехавшего господина.
В том, что приезжий есть именно господин, а не гражданин или тем паче товарищ, сомнений не возникало ни самомалейших. Был он уже далеко не молод, но ещё не стар, не худ, однако же и не чересчур толст. Одежда его состояла из осеннего пальто, шерстяного мохнатого шарфа, серых брюк и штиблет чистоты такой необыкновенной, какой в городе никогда не было видано. В общем, внешне почти ничем не уступал он опередившему его на полтора столетия Павлу Ивановичу Чичикову. Вот, разве что, лицо приезжего в отличие от чичиковского не заключало в себе ничего приятного. Напротив, и так несовершенное от природы, оно носило явственные следы душевных пороков. Но обыватели, сами будучи далеко не образцами грезовских головок да и не без греха в душе, на лицо-то должного внимания не обратили: взгляды были прикованы к непредставимо дорогой одежде незнакомца, и машине, недоступной простым смертным, как Божья Благодать.
Тем временем из передних дверей "Нексуса" вылезли два бритых наголо могучих человека, похожих, словно братья-богатыри, чертами лиц, чёрными костюмами и даже одинаково съехавшими вбок красными галстуками. Вышедший первым господин что-то коротко сказал им, после чего они, подойдя к толпящейся поодаль общественности, популярно объяснили, что их босс - человек в пальто, зовущийся, кстати, господином Ж., - известный в столице филантроп, и что он приехал в город, дабы облагодетельствовать его жителей. Сами богатыри представились помощниками господина Ж. Петром Александровичем и Селифаном Дмитриевичем.
В продолжение объяснений по собравшейся толпе то и дело проходил недоумённый шёпот; когда же они закончились, воцарилась недоверчивая тишина. Сколь ни простодушны были обитатели сей русской глубинки, к подобным доброхотам всё-таки относились с подозрением. Лет десять назад они, поддавшись искушению лёгкими деньгами, поголовно вложили сбережения в акционерное общество с непонятным названием "ККК", обещавшее шестьсот шестьдесят шесть процентов годовых. Деньги энцы, разумеется, потеряли, зато запомнили накрепко.
Обжёгшись на молоке, будешь дуть и на воду. Обыватели нисколько не верили речам помощников, хотя и расходиться не спешили, совершенно по-русски затаив мысль: "Вот я уйду, а вдруг действительно что-нибудь давать будут!" Вследствие этого да ещё и свойственного провинциалам любопытства толпа понемногу увеличивалась за счёт жителей близлежащих домов и случайных прохожих.
Наконец, когда вокруг скопилось изрядное количество народа, один из братьев-богатырей - кажется, Пётр Александрович - подошёл к машине, на мгновение приоткрыл дверь и достал с заднего сидения увесистую на взгляд кожаную сумку. Второй брат поднял руки, призвав загалдевшую было толпу к тишине, и, возвысив без того неслабый голос, сказал:
- Внимание, сейчас наш благодетель господин Ж. будет раздавать нуждающимся деньги.
Толпа вновь загудела, но уже с оттенком разочарования: вот, дескать, ещё одни жулики; где ж такого дурака найдёшь, чтоб просто так деньги раздавал? Впрочем, уходить опять-таки никто не спешил. Люди ждали развязки. Той, когда изобличённым прохиндеям можно будет плюнуть в глаза и разойтись, сетуя друг другу на бардак в стране и невозвратимость советских времён.
Развязка наступила неожиданная, поистине фантастическая. Господин Ж., стоявший всё это время в сторонке, подошёл к помощнику, запустил руку в сумку и достал... ДЕНЬГИ!!! Запечатанную пачку сторублёвок!
Толпа остолбенела.
С хрустом разодрав крест бумажных лент, Ж. в сопровождении Петра и Селифана подошёл к замолкшим вмиг обывателям, вытащил из очутившегося в руке денежного веера купюру и протянул стоявшему напротив неприметному мужичку. Мужичок каким-то механическим движением взял бумажку и тупо уставился на неё, а Ж. тем временем уже оделял других.
За первой пачкой из сумки появилась вторая, за второй - третья. Первой мыслью энцев стало весьма справедливое подозрение: а не фальшивые ли деньги? Тем не менее, все известные им признаки подлинности были налицо.
Сто рублей - не слишком большая сумма в столицах, но для провинции "стольник" - реальное и всегда желанное подспорье в хозяйстве. Обыватели забеспокоились: каждый хотел получить деньги на халяву. Многие расторопные малые, обретя желаемое, тут же бросались домой за родственниками и знакомыми, чтобы те тоже поспешили взять свою долю. Некоторые особо ловкие умудрились урвать двести рублей, а кое-кто - аж триста! Благо господин Ж. не очень смотрел, кому суёт купюры. Начиналась давка. А толпа ширилась: на площадь прибывали жители города, оторванные от привычных забот неслыханным известием. Наспех одетые, не верящие ни единому слову запыхавшихся вестников, они тем не менее бежали к вокзалу, а прибежав, ломились к центру толкотни, где в небольшом пятачке свободного пространства, созданного широкими плечами Петра и Селифана, сумасшедший богатей с равнодушным выражением на лице молча раздавал сторублёвки.
Наконец, видимо, прискучив этим занятием, Ж. достал пачку вдесятеро толще обычной и метнул в воздух. Дождь денег пролился на взревевших в одну глотку людей. Новенькие, сладко хрустящие банкноты кружились в воздухе, увёртывались, будто издеваясь, от протянутых пальцев и нетронутые опускались на землю.
И тут толпа в несколько сот человек опустилась на четвереньки, выискивая на заплёванной брусчатке среди грязи, окурков и крышек от пивных бутылок вожделенные купюры.
Потеряв человечий облик, ползали и сквалыжник Сушкин, и не любивший упускать любой барыш хозяйственный Псевич, и промечтавший всё до голого брюха Блазнилов, и Вихров, спустивший на днях "однорукому бандиту" несколько тысяч, и контуженный ветеран Афгана майор Рублейкин, и даже дурная старуха Шкатулочка, таскавшая всюду фотографию Сталина, а теперь в общем безумии где-то бросившая её. Ползали - им не привыкать! - вокзальные бомжи в телогрейках, давно пропившие квартиры; ползали, злорадствуя над не давшими на опохмел жёнами, домашние алкоголики; протирали джинсы молодые одинокие мамаши, чтобы в кои-то веки купить детям какое-нибудь лакомство. И никто, никто, кроме, быть может, Петра с Селифаном, не видел, что за лицо было в эти минуты у господина Ж. Сквозь неприятные, но всё же человеческие черты как бы проступило рогатое свинячье рыло с острыми зубами древней рептилии и на диво смышлёными глазами, горящими злобным торжеством.
Грудой насекомых копошилась у ног господина Ж. толпа, недавно состоящая из относительно приличных людей и в единочасье превратившаяся в стадо обуянных алчностью скотов. То тут, то там начались ссоры.
- Убери грабли, черножопый! Понаехали из чуркистана! - донёсся откуда-то истерический взвизг.
- Сам чурка! - тявкнули в ответ. - Моё это!
Уж кто-то оттолкнул кого-то, а тот, взъярившись, хотел заехать кулаком в скулу, да ненароком хватил соседа по уху, и закипел на площади остервенелый русский мордобой.
Пьяные от накатывающей ненависти к собственной жизни и судьбе били друг друга люди, пускали юшку, ломали кости, забыв о господине Ж., его подручных и автомобиле. Да и тот не спешил напоминать о себе. Окинув брезгливым взглядом нежданное побоище, он удобно устроился на заднем сидении "Нексуса" среди десятка или около того одинаковых кожаных сумок, велел Селифану трогаться и покатил прочь от драки, которая вовсе не входила в его планы, хоть и не нарушила их.
А власти? - спросит меня читатель - что делали власти города Эн, когда неведомый господин Ж. смущал столь лёгких на драку уездных обывателей? А власти тем временем решали наиважнейшие вопросы: о назначении свиньи Хавроньи ответственной за выращивание в энском парке цитрусовых и выдвижении кота Мурзика в депутаты Государственной Думы. Городские же силы милиции охраняли здание администрации, от назойливых журналюг, вечно пытающихся пронюхать то, что ни им, ни электорату знать не следует.
Именно поэтому остались безнадзорными приведшие к буйству толпы бесчинства Ж., и "Нексус" беспрепятственно выехал из города. Никем не остановленный, он перевалил через железнодорожные пути, свернул на шоссе и, набирая скорость, помчался мимо бензоколонок, деревень, озёр, полей, лесов, рекламных щитов, водонапорных башен и почерневших столбов к недоступной нашему взору, и оттого вдвойне волнующей дали...
Бывает так на суетной земле, на Руси же особо: назовут человека подлецом, а пройдёт время, и - глядь - не так уж тот и гнусен, как мнилось, по сравнению с идущими ему вослед. Вот и господин Ж. при всей очевидной мерзости - не покажется ли он тем, кто будет после нас, заурядным, не заслуживающим особого внимания персонажем?
Стоит ли уделять место жизнеописанию сего героя? Немало таких. Родились, учились, женились, в водах смутного времени выловили не больно-то честными способами изрядный капиталец и, благодаря удачному сочетанию наглости с ловкостью, его преумножили - вот, собственно, и всё. Типичная для России история. Казалось бы, живи, радуйся жизни. Но нет! Необоримая, лютая страсть к безраздельному господству гложет их, и веленьем её катит по русским дорогам уже не безобиднейший, чисто по-человечески желавший достатка Пал Иваныч Чичиков, а господин Ж., скупающий хоть и суетные, и тёмные, но отнюдь не мёртвые души. И не обязательно ему в такой сделке просить о продаже. Сами, сами принесут товар! Только покажи краешек купюры - придут, прибегут, и вываляются в грязи, и пойдут на унижение. И совсем уж ни к чему подписывать предложенный чёртом-коммивояжёром адский контракт. Просто возьми первую бумажку! А уж господин Ж. не останется в долгу и оплатит тебе в рассрочку неудобства, связанные бездушной жизнью.
"Да бросьте, - скажут мне счастливые обладатели подобранных банкнот, - может, души и нету вовсе, а деньги - вот они! Пожили бы нашей жизнью, не рассуждали бы так!"
Не знаю, не могу ответить. Даже, наверное, не вправе отвечать, ибо не мне корить голодного за поднятый с земли хлеб. Но в часы тяжких раздумий, когда бас великого русского певца рокочет в колонках: "Le veau d'or est toujours debout!.."* - отчего-то мерещится мне, как идёт вслед за свинорылым проводником в чёрной машине пустоглазая толпа, судорожно сжимающая в руках заветные бумажки. Идёт, шагает, не противясь злой силе, и исчезает ряд за рядом в дымно-серой мгле, столь надёжно скрывшей грядущее, что даже призрачный запах тёплой крови не тревожит ещё не шагнувших за этот рубеж.
11 – 25.IX.2005 г.
А тут пишут, что на этот раз сам сознался. Интересно, сам сознался и реально педофил? Или "сознались" за него и тупо решили сломать жизнь той же статьёй?