Инвадиды собирают деньги на сво

Сотрудник Министерства здравоохранения Кемеровской области рассказал журналисту «Новой вкладки» Константину Эйшину о том, что происходит в мирной жизни с участниками войны в Украине, их близкими и соседями. И что, вероятно, ждёт нас всех.

— Здоровенный мужик, молодой, сильный. Лежит на больничной койке и рыдает. То успокоится, то снова начинает. Кажется, просто так, без видимой причины. В данный момент у него ничего не болит. Ему ничего не угрожает. Это один из наших пациентов, вернувшихся с российской войны в Украине. Мобилизовался из Кузбасса, пробыл несколько недель на фронте, получил травму. В результате лишился зрения на один глаз, — рассказывает сотрудник Минздрава Кемеровской области Дмитрий Котлов (имя изменено по просьбе нашего собеседника).

Дмитрий работает в системе здравоохранения Кемеровской области более 25 лет. Сначала врачом, а последние несколько лет — чиновником в системе здравоохранения. В настоящее время входит в число медиков, курирующих лечение участников военных действий. И если не лично видит каждого пациента, то хорошо знаком с системой помощи им в регионе. Он продолжает говорить о плачущем пациенте:

— Понимаете, на самом деле это достаточно лёгкий случай. Мужчина даже глаза не лишился. То есть косметический эффект сохранён. Но глаз не видит полностью. И для нашего пациента это огромная психологическая проблема. И его можно понять: только что был здоров, вся жизнь, как говорится, впереди. А тут р-раз — и надо всё начинать с нуля, делать что-то другое. Плюс практически неизбежный для «возвращенцев» ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство. — Прим. ред.). Поэтому его недавние слова о самоубийстве лечащий врач воспринял крайне серьёзно. Мужчине нужна специализированная помощь психологов или психиатров.

По словам Котлова, поток пациентов, вернувшихся с СВО, начался примерно через два-три месяца после начала войны. Сейчас он с каждым месяцем только увеличивается. При этом кузбасские больницы не справляются с этой нагрузкой с самого начала.

По приблизительным оценкам, только в Кемерове «на койках» в стационаре каждый день находится 60–70 участников боевых действий в Украине.

— Раненые, ампутанты, наркозависимые, алкоголики, люди с психическими и психологическими проблемами… У меня доступа к точным цифрам по всему Кузбассу нет. Но скажу одно: есть специальный реестр таких пациентов с СВО. И судить о реальном размере этого реестра можно, например, по тому, что только один кемеровский врач должен в месяц обследовать 200–250 и более именно пациентов, вернувшихся с войны. И раньше, до февраля 2022 года, очереди на лечение были огромные: операций ждали месяц, два, три, полгода. А сейчас к «гражданским» добавились ещё и участники СВО. Разумеется, им помощь должна оказываться в приоритетном порядке, так что сами понимаете: для простых бабушек-дедушек и прочих мирных жителей всё стало ещё хуже, — говорит Дмитрий.

В Кемерове, одном из двух крупнейших городов Кузбасса, СВО-пациентов лечат в трёх городских клиниках. Одна из них — госпиталь ветеранов войн. Изначально эта больница предназначалась для лечения пожилых пациентов, участвовавших во Второй мировой войне. Но с прошлого года местные обитатели значительно помолодели.

В приёмном отделении госпиталя стоит мужчина лет 35–40. Среднего роста, болезненно худой. Он не может спокойно ждать своей очереди. То и дело нервно вскакивает с места, быстро ходит по коридору, снова садится. Негромко, но так, чтобы слышали окружающие, матерится. Когда заходит в кабинет к врачу, почти сразу выпаливает: «Я на спидах, не могу бросить, что делать?» Такую картину наблюдал один из кемеровских врачей Алексей Свиридов (имя изменено по его просьбе) во время одного из ежедневных приёмов.

— Увечья, которых хватает у наших пациентов, ПТСР — это всё, конечно, проблема. Этим всем нужно заниматься. Но главная, на мой взгляд, проблема по распространённости и потенциальной опасности — это зависимости. Проще говоря, очень много среди тех, кто вернулся, либо алкоголиков, либо (чаще) наркоманов. Их главная зависимость — амфетамины. И вот тут всё гораздо сложнее и печальнее в плане перспективы лечения и последующей социализации, — рассказывает Дмитрий Котлов.

По его словам, в приёме психостимуляторов на войне признаются «чуть ли не через одного». Амфетамин, «спиды», «скорость» — психостимуляторы, которые позволяют бойцам на фронте не спать сутками, быть сконцентрированными, активными, в хорошем настроении.

— Разумеется, наши врачи спрашивают, где и когда начали употреблять. Многие говорят, что «таблетки» на фронте доступны. Как следствие, в стрессовой ситуации военных действий обычный человек находится под огромным психологическим прессом. Возможно, только с такими «таблетками» многие могут идти в бой, подолгу не уставать, не хотеть спать, в конце концов — исполнять приказы.

Но последствия приёма психостимуляторов фатальны, замечает чиновник. Поэтому в систему помощи участникам СВО включился кемеровский наркодиспансер. Впрочем, по словам Котлова, вряд ли это может быть эффективно, учитывая огромное число зависимых.

— Назвать точные цифры сложно. Во-первых, потому что многие пациенты не сознаются в приёме запрещённых препаратов, во-вторых — по тем, кто проходит в реестре пациентов, вернувшихся с СВО, эта информация не указывается целенаправленно, — объясняет Дмитрий. — То есть диагноз, если сам человек сообщил о нём, может быть указан, но это носит эпизодический характер. Но могу сказать уверенно: судя и по опросам во время первичного приёма у врачей, и по наличию симптоматики, пациентов с зависимостями среди вернувшихся с СВО — чуть ли не через одного.

В свою очередь, кемеровский врач Свиридов, к которому как раз и пришёл упоминавшийся в начале главы «нервный» пациент, уверен, что в Кемерове медпомощь таким людям оказывается чисто формально.

— Не буду про себя, скажу про коллег. Вот, например, невропатологи. У моего знакомого есть план от начальства — 300 эсвэошников в месяц принять. Это плюсом к общему потоку пациентов. Это нормально? 300! Это примерно 12–15 человек в день. Это Минздрав нам спустил. Устное распоряжение. Довёл его до нас главврач. Оформляется как премия за повышенные нагрузки. Не выполнишь положенную норму — не получишь премию. Но что можно сделать с пациентом за 5–10 минут? Правильно: ничего.

Свиридов обращает внимание, что тех же невропатологов в принципе не хватает, а ещё постоянно кто-то увольняется, «потому что так работать невозможно». Врачи уходят в частные клиники, многие уезжают из Кемерова. Поэтому невропатологу, чтобы набрать 300 пациентов с СВО в месяц и не получить нагоняй от главврача, приходится просто заполнять медкарты и «писать-писать».

— Что же касается моего пациента с зависимостью, о котором я рассказал, так это один из сотен, — уверяет Алексей Свиридов. — И с ним всё, как говорится, плохо. У него серьёзная зависимость от психостимуляторов. Как следствие — серьёзные поведенческие проблемы. Он конфликтный, не может себя контролировать. Совсем недавно вернулся с фронта, но уже дважды с кем-то подрался. Учитывая, что у него уже был срок в колонии, ждать следующего недолго. Либо убьёт кого-нибудь в драке, либо ограбит, чтобы наркотики купить. Человек не просто наркозависим, но и серьёзно травмирован психологически на войне. Что с ним делать мне как врачу? Ну, положить в стационар, провести медикаментозное лечение.

По-хорошему, замечает Свиридов, его пациенту нужна помощь клинического психолога, но получить её почти нереально. В психиатрическую больницу, где есть такие врачи, отправляют только в крайнем случае — самых тяжёлых. Потому что клинических психологов ещё меньше, чем многих других «узких» специалистов, тех же неврологов или травматологов.

Котлов подтверждает слова коллеги о нехватке специалистов. Так, количество незаполненных вакансий тех же невропатологов в Кемеровской области — более 50%. Каждая больница старается хотя бы формально прикрыть эту проблему: берут врачей, совмещающих несколько ставок, временных дежурных и так далее. Но реальной ситуации это не решает. Лечить некому.

— Вы не поверите, но 50% укомплектованности — это ещё терпимо. Есть специальности, по которым дефицит кадров составляет 94–95%. Не хочу говорить больше деталей, не хочу, чтобы мои начальники поняли, с кем вы общаетесь, и чтобы у меня были проблемы на работе. Но ситуация, поверьте, безнадёжная, — уверен Котлов.

В качестве подтверждения кризисного состояния в региональной медицине наш собеседник приводит только один пример: тотальная «оптимизация» здравоохранения, которая сводится к сокращению всего, что возможно «порезать». Так, вместо ещё недавно трёх независимых кемеровских больниц осталась, по сути, одна — объединённая. Формальное обоснование — сокращение ненужных расходов, в том числе на управленцев. По факту — вынужденная мера. В том числе потому, что в Кемерове нет не только достаточного количества врачей — узких специалистов, но даже грамотных управленцев в области медицины. А подобное объединение, говорит Котлов, это возможность хоть как-то уберечь больницу от коллапса.

— Это СВО — это как ещё одно надгробие на могиле. Врачей и без того почти не осталось, а сейчас и последние уходят. Нереальные требования к ним, это понятно. Я лично на себе этого не испытываю, потому что на приёме не сижу, но вижу очень хорошо — и во время проверок, и друзей среди простых врачей много. Теперь вот «свошники» пошли.

Плюс недавно, говорит чиновник, в регионы из Москвы пришла новая разнарядка: теперь врачей-специалистов нужно отправлять в долгосрочные командировки на занятые Россией территории Украины.

— Сами понимаете отношение людей к этому. Во-первых, далеко не все поддерживают СВО. Во-вторых, ехать туда — это опасно. А ведь врач — не военный. Ему зачем своей жизнью рисковать? А в-третьих, надо бросать семью, ехать неизвестно куда и жить в непонятных условиях. А если отказаться, руководство говорит только одно: не нравится — увольняйся. Вот люди и увольняются, кто посамостоятельнее и что-то представляет из себя в профессиональном плане, — подводит итог Дмитрий Котлов.

Врачи вспоминают ещё одного кемеровчанина, которого мобилизовали на войну, а потом он вернулся домой после ранения. Оно было не тяжёлым, но потребовало лечения в условиях «мирного» здравоохранения.

Мужчина, пока был дома, ушёл в запой и успел избить жену. Как говорит Свиридов, женщина пришла вместе с мужем к нему на приём. Так что врач пообщался с ней, пока её супруг проходил назначенные обследования. Алексей пересказывает её слова: несмотря на то, что у мужчины было две судимости, прежде он руки никогда не распускал. С войны «вернулся другим человеком». Женщина подала на развод.

— Этот пациент действительно крайне агрессивен, не может себя контролировать в обществе других людей, постоянно ищет конфликта, — перечисляет Свиридов. — О себе говорит неохотно. Известно, что воевал в ЧВК «Вагнер» штурмовиком. Но где именно, в каких боях участвовал — не говорит. Мол, секрет. Ещё из проблем — пациент не спит по несколько ночей подряд. Рассказывает, что был эпизод, когда шёл по одной из центральных улиц Кемерова, и в тот момент «выстрелил» глушитель проезжавшего автомобиля. Парень упал на асфальт — думал, что кто-то на самом деле стрелял. Ну и ещё признался мне «не для записи, а как мужику», что сидит на психостимуляторах — так называемые «спиды», относительно дешёвый синтетический наркотик. Впрочем, это и так было понятно — по выраженным симптомам.

Прогноз в лечении этого пациента неблагоприятный, учитывая степень зависимости от наркотиков на фоне только начинающегося ПТСР. Через два-три месяца, говорит врач, по мере отдаления от того, что принято называть психотравмирующими событиями, ситуация будет только усугубляться.

— Что мы можем сделать? Только снять острое состояние седативными лекарствами. Опять же, нужна длительная работа клинического психолога. Но этого, уверен почти на 100%, не случится. Пациентов — тысячи, врачей и психологов — единицы. А результат, простите за цинизм, — либо в петлю или под нож по пьяни, либо кого-то ограбит, изнасилует, убьёт и отправится в тюрьму. Лично меня первый вариант больше устраивает. Так он хотя бы только себе навредит, — рассуждает врач Свиридов.

С ним согласен и Котлов. С одной стороны, напоминает он, профессиональная этика обязывает врача помогать всем пациентам, кто в этом нуждается. Даже таким, кому не очень хочется. С другой стороны, он отлично понимает, что скоро на улицах городов Кузбасса станет опасно ходить.

— Этих людей тысячи, кто вернулся с войны. Они научились убивать. У них изменена психика, в том числе и наркотиками. Более того, многие из них пошли на войну не «родину защищать», а чтобы из СИЗО или исправительной колонии выйти пораньше на свободу. Так что ангелами их и раньше трудно было назвать. А теперь это в большинстве своём — звери. Извините за резкость. Но вы только представьте, что такое Кузбасс. Это много небольших городков, в том числе угольных. Здесь сейчас нет толком ни образования, ни медицины, ни работы — только если в шахту пойти. Все, кто может, стараются поскорее уехать из региона и своих детей увезти. Народ злой, половина отсидели — половина отсидит, как говорится. А теперь ещё и вернувшиеся с СВО. Получается, как в каком-то дешёвом фильме про зомби-апокалипсис, где нормально человеку страшно оказаться, — говорит Дмитрий.

Правда, сам он уезжать с Кузбасса пока не собирается. Хоть и понимает, что ещё можно продать квартиру по относительно высокой цене и найти работу в Москве или Санкт-Петербурге.

— Собственно, ради своих детей. Здесь [в Кемерове] точно ничего не светит. С другой стороны — вроде работа у меня нормальная, зарплата более или менее, жена тоже работает в медицине, — рассуждает чиновник. — Но не исключаю и вовсе выезд из России. Это, конечно, сложное решение, но возможно, что и его придётся принять.

thenewtab.io/my-kak-v-deshyovom-filme-pro-zombi-apokalipsis/

Родители учеников лучшего в Челябинске лицея № 31 пожаловались на поборы. На условиях анонимности они рассказали, что каждый месяц платят наличными или переводом на карту активистам класса по 2000 рублей за каждого ребёнка. Мамы и папы занялись нехитрой математикой и посчитали, что таким образом престижная школа в год получает 9 миллионов 600 тысяч рублей. Родители не понимают, куда уходят эти суммы, и возмущены тем, что директор запретил учителям заниматься репетиторством. Руководитель 31-го лицея Александр Попов, славящийся своей прямолинейностью и жёсткими оценками, рассказал 74.ru, почему ему «плевать на жалобщиков», в чём причина их «жлобства» и из-за каких чиновников Минобра директора школ вынуждены «попрошайничать ценой своего здоровья».

Александр Попов говорит, что государство не дает денег школам

— Александр Евгеньевич, родители ваших учеников пожаловались на сбор денег — по 2000 рублей в месяц на неизвестные нужды.

— Да, родители вносят две тысячи, я вношу 200 тысяч каждый месяц. И это в отчётах есть. Давайте я расскажу про такой момент, который все боятся поднимать. Прошлым летом ни одна школа не получила ни копейки ни на ремонт, ни на мебель, ни на оборудование, потому что все деньги ушли на школу в «Парковом», которую должны были показывать Путину. А школы-то ведь ремонтировали классы, купили много комплектов мебели, ремонтировали компьютерное и физическое оборудование.

— Откуда у вас по 200 тысяч в месяц?

— Из моей зарплаты, из пенсии, из лекций, которые я читаю каждый месяц в разных местах. А кто жалуется-то? Те, у кого дети, наверное, не учатся. Надо уходить из школы, а они начинают жаловаться. Никого насильно две тысячи не заставляют платить. Порядка 10% родителей вообще не платят. Ну не платят, я за них плачу. А они просто «честные» люди, Конституцию читали. Они считают, если государство не помогает школе, то и они могут не помогать. А как будет выживать школа, им наплевать, главное ведь пойти пожаловаться.

Жалуются везде, и к вам на сайт, и в прокуратуру, и по правам человека. Но не на того. Жаловаться-то надо, наверное, на тех, кто должен выделять деньги, а не делает этого. Я не только о своей школе говорю.

Давайте посчитаем. Две тысячи разделить на 30 дней, получается ну пусть 70 рублей в день. Это, скажем, две поездки на маршрутке. Вот почему они не жалуются, что в маршрутке берут деньги?

— Отдельное недоумение родителей вызывает тот факт, что просят сдавать и за июнь месяц, когда дети не учатся.

— А потому что ремонт-то надо делать, а государство денег не даёт. И в этом году будет та же самая история. А как родители хотят? За разрушенными партами сидеть? Я вам больше скажу, уже много лет ни одной школе не дают денег на покупку аттестатов зрелости и свидетельств о девятилетнем образовании.

— А сколько стоят корочки?

— Аттестат, ну, рублей 300 стоит. Но ведь не выделяют. Я дальше могу говорить. Сейчас приглашаем специалистов, чтобы обработать всю территорию от клещей, а на это тоже не дают денег. Так пусть родители жалуются в настоящие инстанции, где могут принимать решения. Но это же лукавые люди.

— Александр Евгеньевич, может, родители просто не вполне понимают объёмы необходимых трат школы?

— Да бросьте вы! 70 рублей в день, и получать такое образование, когда у меня все поступают в лучшие вузы Москвы и Санкт-Петербурга. А в их школах (имеет в виду столичные. — Прим. автора), где такой уровень подготовки, как у меня, очень дорого стоит обучение. Это просто бессовестные люди — хотят хорошего образования и бесплатно. И государство хочет его бесплатно. А что остается делать директорам школ?

Теперь давайте поговорим о результатах лицея. В области много школ, и все собирают деньги. Но у меня 23 победы на России, следующая школа — это 80-я, у них 10 побед. А потом больше трёх ни у кого нет. Вот целесообразно расходование денег или нет? Дальше. У меня Марат Абдрахманов (11-й класс) уже прошёл первым номером в сборную России по математике. Денис Шпаковский сейчас уехал на сборы по информатике, он тоже должен пройти в сборную России. Жду, что Пашу Плаксина пригласят на международные сборы по экономике. Вот результаты.

— Семьи ваших лицеистов жалуются ещё и на то, что вы запретили своим учителям заниматься репетиторством и для детей приходится искать педагогов на стороне. Это правда?

— Правда. Потому что репетиторство — это разврат. Разврат и для ученика, и для учителя. Если не тянут, значит, надо идти в другую школу, а не в физико-математическом лицее заниматься.

— А частная деятельность вашего дочернего центра «Скорая педагогическая помощь» по подготовке детей начальных классов к поступлению в 31-й лицей не приносит доход?

— Приносит. Прибыль, которую получаем, тратим на медицинские нужды. Вот сейчас учительница ложится на операцию, мы ей её оплачиваем. В течение года нескольким учителям и ученикам были оплачены операции. Что, государство это делает? Да государство по телевидению собирает копейки — сделайте сюда звонок, пять рублей бросьте. А мы не обращаемся ни к кому.

— И всё-таки, как лицей отчитывается перед родителями о потраченных средствах?

— С отчётами их знакомят три раза в год на родительской ассоциации. Из каждого класса приходит представитель, они получают бумаги, где написано, сколько денег собрано, сколько потрачено, и доносят до своего класса.

Понимаете, сейчас такой момент, что в 10-й класс возьмут не всех. Тех, кто плохо учится, не возьмут. И они уже четыре месяца не платят. А некоторые и не платят, и начали писать жалобы про эти две тысячи. Я знаю, у меня же разведка работает. Зачем? Чтобы наказать меня, школу за то, что их детей не берут в 10-й класс. Мелкая пакость.

По словам Попова, все свои личные деньги он тратит на развитие школы

— Но те, кто обратился к нам с жалобой, — родители более младших школьников.

— Отбор идёт в каждом классе. Если ребёнок не тянет, ему надо вылетать из школы. Знаете, я четвёртый десяток здесь работаю директором, и для меня это всё обычные ситуации. Вы лучше про другое напишите. Вот сейчас у меня учительница вернулась из Луганска. Мы дружим с луганской школой, она туда ездила, отвозила лекарства и витамины. Её там как бога приняли, потому что Украина запугала Луганск, они считают, что Россия их бросила. Вот приехала моя учительница Светлана Николаевна, и они её как Россию встречали! Для них даже не лекарство, витамины главное, а то, что Россия их не забыла. А это на дорогу туда нужны деньги, обратно — деньги, на лекарства — деньги. Как вы считаете, мне их государство дало, что ли?

— Александр Евгеньевич, немного опасная логика. Ведь не все готовы разделять взгляды по поводу помощи Луганску, и у родителей возникнет закономерный вопрос: а почему я за это плачу?

— Да там нет ни копейки родительской! Там мои деньги! Я дал на проезд и туда и обратно, и на лекарства. Я же всё знаю. Тех, у кого дети учиться не способны, их начинает грызть жлобство. Это не первый год. Надо же наказать Попова, люди же остались недовольны, что до конца меня не наказали (имеет в виду своё уголовное дело о взятке, по которому он был оправдан судом. — Прим. автора). А давайте возьмём прошлый год. Ни копейки не дали, а я крупный ремонт сделал, мебели купил несколько комплектов. Ходил попрошайничал у моих выпускников. И закончилось это всё 21 августа, когда у меня был двойной тромбоз, и я сдох — пять дней клиническая смерть, меня откачивали. Вот так обошёлся мне ремонт.

Мне 69 лет. И у меня до сих пор нет нормальной квартиры, потому что не хватает на неё денег. У меня ни машины, ни дачи, ни костюма от Версаче. Я всю свою зарплату и пенсию трачу на школу, поэтому мне плевать на этих жалобщиков. Так можете и написать.

— Получается, нужно поднимать глобальный вопрос о системном недофинансировании школ?

— А кто это скажет? Моя школа — единственная на Урале, которая входит в топ-25 за нищие копейки. Мы давно живём при капитализме — за всё надо платить, [не нужно] строить какие-то догадки, что социализм всё продолжается. Даже «Люкс воду», которую дети десятками литров в день пьют, я за деньги покупаю. На эту воду средств не дают. На туалетную бумагу, на химию, которой школу отмываем, денег не дают. А родители считают, что они откуда-то с воздуха. Поэтому ответьте им, что в троллейбусе и маршрутках они платят, а там не так чисто, как у меня в школе, полы грязные, а у меня чистые.

Это проблема всего образования. Но [этот разговор] ничего не изменит. Потому что министр Кузнецов (глава Минобра Челябинской области. — Прим. автора) затихарился, он же ничего не делает. Поэтому и сидит, что у Дубровского не просит денег, и он удобен. И Васильева (глава Минобра России. — Прим. автора) такая же удобная, потому что она молчит и не требует денег. Путин не знает обстоятельств в образовании, ему же никто не скажет правды.

— Александр Евгеньевич, я могу вас процитировать?

— Пишите. Если вы сможете правду говорить. Я же вижу, что многие журналисты пытаются её избежать, быть удобными. Понимаете, в любой другой стране за те международные победы, которые есть у моего лицея, и школа, и учителя, и директор жили бы кучеряво. А у нас ничего нет. Вот скоро соберёт [нас] глава города и по пять тысяч всем даст за победы. Ничего нового в этом для меня нет. Когда-то мой ученик Андрей Бадзян стал абсолютным чемпионом мира по математике, что бывает крайне редко. Тарасов мне тогда дал 200 рублей за то, что у меня самый чистый двор. Даже не поняли, что сделала школа. Вот так и живём.