Зимния

Продолжение истории отца моряка с подводного крейсера Москва

Отец погибшего на крейсере «Москва» срочника заявил, что к нему наведались кремлевские силовики.

Дмитрий Шкребец, чей сын «пропал без вести» на крейсере «Москва» рассказал, что к нему пришли «люди из серьезного ведомства» и забрали его ноутбук «на экспертизу».

Гулаг вместо Google: дело Сергея Суровцева

Пока одна часть страны рукоплещет новым обещаниям Путина, а другая занята судорожным гаданием, зачем он спешно переписывает Конституцию и каким образом останется у власти в будущем, в тюрьме сидят люди, без которых нормального будущего у нашей страны может и не быть.
Один из таких людей — Сергей Суровцев, выпускник МАИ, талантливый IT-специалист. Он, как и другие думающие и неравнодушные люди, вышел на улицу против беспредела и узурпации власти. Сергея приговорили к 2,5 годам колонии по «московскому делу» за то, что поднял металлическое ограждение, пытаясь остановить насилие со стороны силовиков на акции 27 июля.
Суровцев работал над российской спутниковой системой ГЛОНАСС, занимался нейронными сетями и даже успел поработать в Кремниевой долине — месте, куда стремятся лучшие умы планеты, где сосредоточены самые высокотехнологичные компании, и где, по сути, «куётся» технологическое будущее мира. Но в России будущее «куётся» в других местах и другими методами — дубинками и уголовными делами против думающих людей. Ведь думающие люди для путинской власти просто опасны.

А ведь они еще сто с гаком лет назад начинали о чем-то догадываться...

Помните ли, господа, как еще летом, еще задолго до "Плевны", мы вдруг вошли в Болгарию, явились за Балканами и онемели от негодования. То есть не все, это первым делом надо заявить, даже далеко не половина, а гораздо меньше, - но всё же вознегодовавших было значительное число и раздались голоса. Голоса корреспондентов из армии и потом тотчас же голоса в нашей прессе, особенно в петербургской. Это были горячие голоса, убежденные, полные самого добродетельного негодования...
Всё дело вышло из-за того, что обладатели голосов этих шли, как известно всему миру и особенно нам, спасать угнетенных, униженных, раздавленных и измученных. Еще до объявления войны я, помню, читал в самых серьезнейших из наших газет, при расчете о шансах войны и необходимо предстоящих издержек, что, конечно, "вступив в Болгарию, нам придется кормить не только нашу армию, но и болгарское население, умирающее с голоду". Я это сам читал и могу указать, где читал, и вот, после такого-то понятия о болгарах, об этих угнетенных, измученных, за которых мы пришли с берегов Финского залива и всех русских рек отдавать свою кровь, - вдруг мы увидели прелестные болгарские домики, кругом них садики, цветы, плоды, скот, обработанную землю, родящую чуть не сторицею, и, в довершение всего, по три православных церкви на одну мечеть, - это за веру-то угнетенных! "Да как они смеют!" - загорелось мгновенно в обиженных сердцах иных освободителей, и кровь обиды залила их щеки. "И к тому же мы их спасать пришли, стало быть, они бы должны почти на коленках встречать. Но они не стоят на коленках, они косятся, даже как будто и не рады нам! Это нам-то! Хлеб-соль выносят, это правда, но косятся, косятся!.."

Я только с той стороны говорю, что нашу "деликатность" перед Европой и наш просвещенный европеизм мы-таки умеем иногда наверстать по-своему у себя дома, где Европа не видит уже нас и не смотрит, да и по-русски не понимает. А Болгария - это ведь дома. Мы их освобождать пришли, значит, всё равно что к себе пришли, они наши. У него там сад и имение, так ведь это имение всё равно что мое; я, конечно, не возьму у него ничего, потому что я благородный человек, да, правда, и власти не имею, но всё же он должен чувствовать и навеки быть благодарным, потому что раз я к нему вошел, - всё, что у него есть, это всё равно, что я ему подарил. Отнял у его угнетателя турка, а ему возвратил. Должен же он понимать это... А тут вдруг его никто и не угнетает - какая обидная неприятность, не правда ли?

Ф.М. Достоевский,

ДНЕВНИК ПИСАТЕЛЯ

1877