экономический советник глазьев

Мы ли это?

Французской прессой опубликована стенограмма разговора Путина и Макрона перед войной

Вариант перевода на minval

Путин начал выводить из Сирии не только регулярные войска, а и наемников из ЧВК "Вагнер", и то же в цинке...

Александр Тарасов

Мировая революция-2

Возвращение к глобальной революционной стратегии с учетом опыта XX века

Всемирно-историческое[1] поражение советского блока в III Мировой («холодной») войне дает нам возможность вернуться наконец к теме революционной глобальной антибуржуазной стратегии.

На протяжении XX века такая стратегия, основанная на глобальном видении и классовом подходе, предлагалась всего два раза. Первая была предложена большевиками, хорошо понимавшими, что судьба Русской революции зависит от революции мировой, что никакое «построение социализма в одной отдельно взятой стране» невозможно — и сознательно делавших ставку на мировую революцию. Для осуществления этой цели, собственно, и был создан Коминтерн.

Первоначально мировая революция мыслилась как революция в развитых европейских странах, но довольно быстро большевики перенесли свое внимание на страны «третьего мира», в первую очередь на колониальные и полуколониальные страны Азии.

Эта стратегия была отброшена после контрреволюционного сталинского термидорианского переворота. Пришедшая к власти в СССР в ходе этого переворота мелкая буржуазия (конкретно — чиновничество, а по социальному происхождению в основном — мелкая сельская буржуазия) ни в коем случае не была заинтересована в продолжении революции, в революционной борьбе и в неизбежно связанных с нею рисках. Как всякая буржуазия, она стремилась к стабильности (и тот факт, что в специфических советских условиях чиновничество было лишь виртуальной мелкой буржуазией, сути дела не меняет, поскольку стабильность — это категория социальной психологии, социального поведения). Революционная стратегия классового конфликта была заменена контрреволюционной стратегией Realpolitik. Классовая позиция была заменена государственной, то есть противостояние классов и их политических представителей было заменено противостоянием государств и — позже — противостоянием военно-политических блоков (НАТО против Варшавского Договора, Запад против Востока и т.п.). Это явилось откатом к классической политике, всегда проводившейся на международной арене государствами, основанными на классовой эксплуатации.

Утвердившийся в СССР (а позже и в его сателлитах) общественный строй — суперэтатизм (о суперэтатизме подробнее см. в моей статье «Суперэтатизм и социализм». — «Свободная мысль». 1996, № 12), основанный на сочетании индустриального способа производства с государственной собственностью на средства производства, будучи парным и в подлинном смысле слова альтернативным капитализму (альтернатива, напоминаю, это выбор из двух и более равных вариантов) в рамках одного — индустриального — способа производства, объективно был ориентирован на включение в единую с капитализмом мировую экономику, на мирное сосуществование, а не на войну до полной победы.

Безусловно, советская верхушка со времен сталинизма была готова отказаться от противостояния с буржуазным миром, но не могла этого сделать из-за позиции буржуазного мира: экспроприация средств производства у частных собственников настолько испугала буржуазию и послужила настолько опасным примером, что отказ от конфликта между СССР и капиталистическими странами мог быть основан только на возвращении экспроприированной собственности ее прежним владельцам и показательной экзекуции экспроприаторов. Понимание этого заставило сталинское, а затем и постсталинское руководство продолжать государственное, военное и идеологическое противостояние с Западом, тем более что апелляция к Октябрю 1917 года была единственным основанием легитимности этого руководства.

Однако стратегия государственного противостояния была изначально обречена на провал: это была типичная, хорошо известная из истории классовых эксплуататорских обществ стратегия, основанная на государственной мобилизации, то есть в конечном счете на материально-техническом противостоянии наличных сил и ресурсов (включая военную и людскую силу). Очевидно, что СССР (даже с сателлитами) был слабее (имел меньше ресурсов), чем остальной мир (мир капитализма). Кроме того, по причинам идеологического характера (поскольку советская суперэтатистская верхушка вынуждена была пользоваться чуждой себе социалистической идеологией — как прикрытием) СССР не мог так откровенно грабить и эксплуатировать страны «третьего мира», как это делал Запад.

Следовательно, поражение СССР с союзниками в этом глобальном противостоянии было лишь вопросом времени. Это поражение и случилось 15 лет назад — у нас на глазах — вскоре после того, как на Западе возникли ТНК с объемом капитализации, превосходящим объем капитализации СССР (надо понимать, что в мировой экономике Советский Союз выступал как одна огромная монополия, которая была вынуждена — в отличие от западных монополий — конкурировать со всеми по всем видам продукции, во-первых, и тратить огромную часть прибыли на поддержание вооруженных сил и социальные цели, во-вторых).

Классовый конфликт, в отличие от государственного, развивается по другим законам и основан на другом принципе: это не борьба разных стран и блоков, когда противоборствующие силы готовы в пределе к тотальному уничтожению всего населения и всего народного хозяйства на территории противника, а борьба противоборствующих классовых сил за одни и те же народнохозяйственные объекты (и ресурсы). Ни одна из сторон в этой борьбе не заинтересована в разрушении и уничтожении (тем более тотальном) этих объектов и ресурсов. Никакой самый оголтелый реакционер не будет сбрасывать атомную бомбу на свои заводы только потому, что эти заводы в данный момент захвачены его же рабочими. Именно этот фактор ограничения дает реальную возможность революционным силам победить даже в тех случаях, когда противник объективно сильнее.

Второй раз глобальная революционная стратегия в XX веке была предложена Эрнесто Че Геварой — в его знаменитом «Письме на Триконтиненталь». Напомню, что в этом письме Че провозглашал США врагомчеловечества, призывал к созданию «двух, трех, многих Вьетнамов» в странах «третьего мира» — с тем чтобы, во-первых, отрезать империалистические страны от расположенных в «третьем мире» сырьевых, энергетических и экономических баз империализма, а во-вторых, чтобы втянуть империализм в такое число локальных военных конфликтов на территории капиталистической периферии, которое заставило бы империализм надорваться экономически.

Фактически Че предложил стратегию глобальной партизанской войны — с обязательным переносом ее на территорию стран «первого мира», чтобы противник не мог себя чувствовать спокойно даже в своих цитаделях, в капиталистической метрополии, чтобы он вынужден был вести вооруженную борьбу у себя дома и чтобы эта борьба усугубляла его экономические и политические проблемы, неизбежно подталкивая «первый мир» к открытым классовым конфликтам.

Эту стратегию Че предложил всем противникам империализма, включая, конечно, и советское руководство. Хотя к тому времени никаких иллюзий относительно СССР Че уже не испытывал, он понимал, что объективно — пусть даже вопреки воле советской номенклатуры — СССР являлся противником западного империализма. Однако контрреволюционное советское руководство, как и следовало ожидать, отвергло стратегию Че как «авантюристическую». Ярлык «авантюристов» был наклеен и на всех приверженцев стратегии, предложенной Че Геварой. Нет сомнений, что в конце 60-х — начале 70-х годов советская номенклатура — как социальная группа — уже готовилась к тому, чтобы стать не только управленцами, но и собственниками, то есть к отказу от чуждой себе социалистической идеологии и к включению стран Восточного блока в мир капитализма. Даже «нефтяной кризис» 70-х, наглядно продемонстрировавший правоту точки зрения Че Гевары, никак не повлиял на поведение советской номенклатуры.

Между тем сами империалисты по достоинству оценили предложенную Че Геварой стратегию. Не случайно Збигнев Бжезинский позже цинично признавался, что во времена Рейгана именно стратегия «два, три, много Вьетнамов» была сознательно применена Вашингтоном против Советского Союза: СССР заставили втянуться — с разной степенью вовлеченности — в целую серию конфликтов по всему миру (Афганистан, Польша, Эфиопия, Ангола, Мозамбик, Камбоджа, Никарагуа) для того, чтобы советская экономика надорвалась. Стратегия Че, как и следовало ожидать, оказалась успешной.

Кроме того, элементы этой стратегии активно использовались США для дестабилизации левых режимов. Например, де-факто партизанская война, развернутая руками ультраправых в Чили при Альенде, направленная на уничтожение народнохозяйственных объектов и в первую очередь инфраструктуры (подрывы мостов, дорог, линий электропередач и электростанций, шахт и т.п.), быстро создала экстраординарные экономические проблемы, вызвала недовольство режимом Альенде у значительной части населения и успешно подготовила военный переворот 11 сентября 1973 года.

Экономическое эмбарго, направленное на лишение неугодных Вашингтону режимов притока ресурсов и товаров извне, широко использовалось и используется до сих пор Соединенными Штатами в качестве орудия дестабилизации.

Перенос боевых действий на территорию противника («экспорт контрреволюции») был успешно опробован в Афганистане (с территории Пакистана), Мозамбике (с территории ЮАР), Анголе (с территории оккупированной ЮАР Намибии), Никарагуа (с территории Гондураса).

В то же время противники империализма нигде не пытались использовать свою территорию как тыловую базу активной партизанской войны, с которой силы революции как периодически, так и методически могли бы успешно наносить удары по классовому противнику. Нигде не проводилась массовая стратегия разрушения инфраструктуры с целью дестабилизации экономики. Никто не пробовал блокировать, парализовывать или разрушать традиционные пути, по которым материальные ресурсы «третьего мира» переправляются в «первый». Никто не пытался даже дезорганизовать работу биржи путем устройства компьютерных сбоев (хотя очевидно, что это легко сделать)! И т.д., и т.п. Напротив, те слабые — вынужденно слабые, в силу ограниченности в людях и в средствах — попытки перенести войну в метрополию, которые были сделаны революционерами в странах «первого мира», были ошельмованы контрреволюционным советским руководством, на этих революционеров были наклеены ярлыки «провокаторов», «агентов ЦРУ» (или Пекина), а затем советское руководство с удовольствием приняло логику политического врага (Вашингтона), приравняв революционную вооруженную борьбу к терроризму.

Но если анализ Че Гевары был верным для конца 60-х годов XX века, то еще более верным он является сегодня. С последних десятилетий XX века — и особенно после краха СССР и Восточного блока — со всё возрастающей скоростью идет процесс закрытия или консервации добывающих отраслей в странах «первого мира» и вынос добывающей промышленности в «третий мир». Позже к нему активно добавилась тактика свертывания промышленного производства в странах «первого мира» и перевод промышленного производства в страны «третьего мира». Это значит, что метрополия все откровеннее материально зависит от периферии, а следовательно, становится все более уязвимой для стратегии мировой партизанской войны.

Если усреднить данные шести разных справочников по международной экономике, получаем, что в 2000–2002 годах зависимость капиталистической метрополии (включая Австралию, Новую Зеландию и Израиль) от периферии выглядела так:

по энергоносителям — 52% (а если брать только углеводородное сырье, то 79%);

по металлам — 81%;

по сырью для химической промышленности — 89%;

по сырью для пищевой промышленности и по сельскохозяйственной продукции — 46%;

по сырью и готовой продукции легкой промышленности — 67%.

На самом деле, однако, эта зависимость еще больше, так как официальная статистика не отражает реального положения. В качестве примера приведу макиладоры. Мексиканские макиладоры делятся на три категории в зависимости от их юридического статуса. Так вот, продукция макиладоров третьей категории (пользующихся правом экстерриториальности) не попадает в статистику Мексики, а учитывается статистикой США. Но при этом и сами предприятия расположены за пределами США, и работают на них не граждане США, а мексиканские рабочие (которых североамериканская статистика, разумеется, не учитывает). Таким образом, получаем, что официальная статистика США, учитывая продукцию американских компаний, произведенную в макиладорах, не только преувеличивает общий объем производства США, но и завышает производительность труда американских рабочих.

Существует масса частных примеров, подтверждающих несоответствие официальной статистики реальному положению дел. Скажем, у меня когда-то был компьютер, привезенный из США. По всем документам он проходил как PC «белой сборки», произведенный в Силиконовой долине. Когда компьютер сломался и был разобран, обнаружилось, что в Силиконовой долине была произведена лишь материнская плата, а все остальное — на Тайване, в Индонезии, Сингапуре, Малайзии, Таиланде, Индии и Южной Корее. Хотя, безусловно, статистика уже посчитала этот компьютер как «произведенный в США». Другой пример: одна из моих бывших учениц, живущая ныне в Мюнхене, купила мужу костюм для торжественных случаев — в магазине, торговавшем только немецкой дорогой мужской одеждой. По всем документам выходило, что костюм произведен солидной и известной немецкой фирмой. И лишь дома, проглаживая изнутри брюки, моя ученица обнаружила в шве крошечный ярлычок, из которого следовало, что костюм на самом деле сшит в городе Орша (в Белоруссии). Опять-таки, нет никаких сомнений, что этот товар учтен статистикой как произведенный в ФРГ.

Говоря иначе, капиталистическая метрополия («первый мир») превратилась в коллективного эксплуататора капиталистической периферии («третьего мира»). За счет сверхприбылей, извлекаемых западными монополиями из «третьего мира», в странах «первого мира» производится — через систему перераспределения доходов с помощью налогов — массовый подкуп населения, в том числе широких слоев трудящихся. Это значит, что метрополия приобретает все более отчетливый характер паразитического образования — подобно метрополии в Римской империи, жившей за счет эксплуатации и ограбления провинций и соседних земель.

В самом подкупе трудящихся правящими слоями и классами нет ничего нового или удивительного: этот феномен давно описан классиками марксизма на примере «рабочей аристократии». Просто сегодня грандиозность сверхприбылей позволяет распространить эту стратегию на куда более широкие слои населения.

Одновременно с этим правящие слои и классы стран капиталистической метрополии, сделав вывод из опыта большевистской и других революций, проводят сознательную политику, направленную на максимальное сокращение численности рабочего класса (и в первую очередь промышленного пролетариата) в странах «первого мира» — с тем чтобы изменить классовый состав населения, увеличить число мелких собственников и лиц, занятых в секторе обслуживания и развлечений, лиц, напрямую зависящих от интересов правящих классов и принадлежащих зачастую уже к паразитическим или полупаразитическим социальным группам. Торговцы, лакеи, проститутки и шуты вытесняют тех, кто своим трудом производит материальные блага — основу любой цивилизации.

Это значит, что традиционная ориентация левых в странах метрополии на рабочий класс обречена на поражение: во-первых, потому что подкупленный рабочий класс не может быть революционным, а во-вторых, потому что и сам этот рабочий класс численно очень быстро сокращается, что, разумеется, ведет к падению его влияния в обществе. Деградация социал-демократов и лейбористов до неолибералов вовсе не является случайной и тем более не является продуктом чьей-либо злой воли: это естественный ответ на социальные изменения, происходящие в Западной Европе.

Отсюда вытекает отсутствие перспектив революции в странах «первого мира» (паразиты и эксплуататоры не бывают революционерами) и перемещение революционных центров в страны «третьего мира». У левых в странах «первого мира» нет будущего — если, конечно, не считать «будущим» повторение позорного пути европейских социал-демократов и лейбористов, предавших свои идеалы и превратившихся в орудие крупного капитала.

В высшей степени показательно то, что современные левые стран метрополии не смогли предложить никаких стратегий борьбы, кроме реформистских: борьбы за права меньшинств, за женское равноправие, за права иммигрантов и бездомных, в защиту окружающей среды и т.п. — то есть предложили действия, направленные на частичное улучшение капитализма (что позволяет сделать капитализм привлекательным для большей части людей и, таким образом, уменьшить число борцов за социализм), а не на уничтожение его. Все это, разумеется, совершенно не опасно для власти капитала.

Точно так же не опасен для капитализма и так называемый антиглобализм — тем более в его цинично реформистском виде, проповедуемом АТТАК (отчисление процента от финансовых спекуляций предполагает заботу о процветании и расширении этих спекуляций), и в его карнавальном виде, столь нравящемся западным левым (карнавал по определению не борьба, а спектакль— еще Меттерних говорил: пока народ танцует — он не опасен).

В организационном же плане стратегия, предложенная «антиглобалистами» —массовые движения вместо «тоталитарных» строго централизованных организаций — бесперспективна, потому что, во-первых, эти движения прозрачны для классового противника и его спецслужб, а во-вторых, потому что политический противник уже нашел и опробовал на практике противоядие этой стратегии: научился сам создавать — в том числе и с помощью финансового подкупа — массовые общественные движения контрреволюционного, реакционного характера. Это показал опыт «цветных революций» в Югославии, на Украине и в Грузии (и — что менее известно — в Болгарии и Румынии).

Современные западные левые продемонстрировали свое убожество уже тем фактом, что не смогли возглавить (не говорю: организовать)ни один случай массового радикального противодействия политике неоглобализма в странах «первого мира» — начиная с уличных боев с полицией рыбаков и портовых рабочих в Испании и кончая беспорядками во французских HLM-ах.

Есть, однако, возможность спасти свою репутацию — у тех левых из стран «первого мира», кто сознательно отдаст все свои силы, всю свою жизнь революционной борьбе в странах «третьего мира». Собственно, отдельные западные левые 60–70-х годов показали такой пример еще в XX веке: те французские, испанские, итальянские товарищи, кто присоединился к герилье в странах «третьего мира»; те североамериканские левые, кто счел необходимым приехать в Венесуэлу, чтобы стать советниками правительства Уго Чавеса, а также и те, кто (как РАФ в ФРГ) открыто провозгласил себя вооруженным агентом революционных сил «третьего мира» в «первом».

Вообще говоря, навязывавшаяся всему мировому левому движению из Москвы в советский период точка зрения, согласно которой наиболее развитые капиталистические страны находятся ближе всего к социалистической революции, — точка зрения не марксистская,не диалектическая и не научная, а позитивистская. Сам Маркс был диалектиком и хорошо понимал, что общественный прогресс в классово разделенных, эксплуататорских обществах протекает не по позитивистским схемам, а проводится в жизнь теми силами, которые предварительно оказываются жертвами этого прогресса, — и прямо писал об этом в «Нищете философии».

Единственной перспективной глобальной революционной стратегией сегодня становится стратегия создания революционных очагов в странах «третьего мира», установление горизонтальных связей между этими очагами — с игнорированием «первого мира», его основных имперских культурных институтов и языков — с последующей вооруженной борьбой, организацией восстаний, созданием «освобожденных зон» и захватом власти в конкретных странах, которые затем сознательно должны стать тыловыми базами мирового революционного процесса.

Эту стратегию невозможно было осуществить в начале XX века: суперэтатистские революции, подобные большевистской, де-факто решали задачи революций буржуазных (индустриализация, решение аграрного вопроса и осуществление культурной революции), и потому страны тогдашней периферии и полупериферии (где, собственно, и происходили антибуржуазные революции) вынуждены были учитьсяу стран метрополии, обращаться к их культуре и технологиям. Более того, горизонтальные связи — по причине неразвитости коммуникаций, информационных технологий и национальной обособленности мира — между революционными силами стран периферии было очень трудно наладить (по этой причине, например, революционеры колоний Британской империи вынуждены были общаться через метрополию и на языке метрополии).

С глобализацией эти препятствия устраняются. Более того, нет никакой нужды обращаться к культуре современного Запада, так как это культура деградации: после 70-х годов XX века культура и гуманитарные науки стран метрополии, разложенные постструктурализмом и постмодернизмом, так и не явили миру никаких серьезных достижений (что, кстати, типично для паразитических обществ). В начале XX века капитализм был на подъеме, буржуазия — если смотреть не с национальных точек зрения, а с точки зрения планетарной — все еще была восходящим классом, связанным в первую очередь с реальным материальным производством. Сегодня же капитализм обозначил пределы своего качественного развития, продолжая развиваться лишь количественно, хищнически исчерпывая при этом планетарные запасы, а класс буржуазии связан в первую очередь со сферой финансов— и даже внутри этой сферы преимущественно со спекулятивным, виртуальным капиталом. У сегодняшнего капитализма неттакого опыта, который есть смысл заимствовать антикапиталистическим силам.

Победа масскульта в области искусства и литературы, победа постмодернизма и отказ от научного подхода в области гуманитарных наук, победа «мультикультурализма» и «политкорректности» в социальной жизни, победа обскурантизма, религиозного фундаментализма и неолиберализма в идеологии на современном Западе — не случайность, а закономерность, связанная с паразитическим характером метрополии. Искусство и литература, философия и гуманитарные науки современного Запада не имеют более никакой прогрессивной общественной ценности (это относится и к западным левым — достаточно сравнить откровенно масскультовские, на грани бульварщины, бестселлеры Тони Негри «Империя» и «Multitude» с его же действительно серьезными и по-настоящему пионерскими работами 60–70-х годов). Мы наконец дожили до момента, когда можно и нужно не учиться культурно у развитых капиталистических стран (учиться там нечему), а развиваться самостоятельно на основе противостояния буржуазной «культуре».

К сожалению, техническое превосходство «первого мира» невозможно игнорировать. И речь идет не только о военном превосходстве, но и — в первую очередь — о превосходстве в области контролянад политической и общественной сценой, над организациями и индивидами, контроля за социальным поведением и социальным действием. Империализм активно разрабатывает и внедряет в жизнь — с помощью спецслужб, получивших исключительные права и полномочия (для этого и была развязана «антитеррористическая» истерия) — методы и механизмы тотальной слежки и тотального контроля, а следовательно, и тотального подавления.

Это значит, что — по общим правилам — смогут выжить, закрепиться и создать революционные очаги сопротивления только те революционные силы, которые окажутся непрозрачными для империализма. Говоря иначе, революционные силы нуждаются в зонах автономии. Опыт XX века показал, что эффективными зонами автономии являются такие формы организации, которые игнорируют законы и волю классового и политического врага и на которые классовый и политический враг не может эффективно влиять в силу того, что не располагает достоверной информацией о положении в них. Это, например, подполье и партизанский отряд.

Классовый и политический враг навязывает свои правила игры через государство как машину прямого классового подавления и через «гражданское общество» — как дублирующую (формально независимую от государства) систему классового подавления. Однако еще Грамши указывал, что именно из-за наличия при капитализме этой дублирующей репрессивной системы — «гражданского общества» — революционные силы смогут победить, лишь противопоставив институтам буржуазного «гражданского общества» институты своего, антибуржуазного «контр-гражданского общества», то есть создав такую общественную сферу, которая непрозрачна для противника и на территорию которой он не допускается. Опыт XX века показал, что это — территория революционной культуры и институтов революционного «гражданского общества», в наиболее полном виде осуществленных в практике герильи (опыт Китая, Вьетнама, Кубы, Гвинеи-Бисау, Никарагуа).

Все же попытки играть на чужой территории — на территории буржуазного «гражданского общества» — потерпели неизбежное поражение, поскольку были стратегией легальной деятельности — на условиях противника, внутри этого общества (с иллюзорной целью «захвата гегемонии»)вместотого, чтобы быть стратегией разрушения, уничтожения буржуазного «гражданского общества».

Стратегически верным является не дублирование институтов буржуазного «гражданского общества» и буржуазных культурных институтов, аотказот них, замену их другими институтами — такими, создания которых требуют непосредственные задачи мировой революции. СССР после 20-х годов и страны Восточного блока совсем не случайно в культурном (и бытовом) плане были очень буржуазными: они не были революционными странами. Из этого печального опыта необходимо сделать выводы и не повторять ошибок Советского Союза и других суперэтатистских стран. Говоря иначе, уже сегодня необходимо тщательное изучение (критическое, конечно) раннего революционного культурно-общественного опыта Советской России 20-х годов, первых революционных лет Вьетнамской, Кубинской, Никарагуанской и т.п. революций.

Наконец, важным условием победы является отказ от основных языков мирового империализма — в первую очередь (и в обязательном порядке) от английского. США как мировой жандарм вполне сознательно навязывают всей планете английский как международный язык: это облегчает контроль над планетой. Далеко не случайно то, что все достижения радикальных антибуржуазных сил в последнее время (пусть локальные) были осуществлены там, где эти силы игнорировали английский язык (и старались уклониться от других языков мирового империализма, таких как французский и немецкий): это Чьяпас, где революционная пропаганда велась на языках майя, Эквадор и Боливия, где революционная пропаганда велась в первую очередь на языках кечуа и аймара, Непал и Индия, где маоистские повстанцы ведут пропаганду на местных языках (и лишь в крайнем случае — на хинди и непали). Говоря иначе, мировой империализм проворонилэти очаги сопротивления именно из-за своей имперской самоуверенности— из-за убеждения, что все важные документы обязательно будут переведены на английский.

Бойкот языков метрополии (в обязательном порядке — английского) в горизонтальных связях революционных сил периферии — с одновременным изучением языков друг друга — сделает эти силы куда менее прозрачными для империализма и, следовательно, куда более опасными для него.

Стратегия мировой революции как мировой партизанской войны, исходящей из «третьего мира» — долговременная стратегия (даже для действий локального масштаба). Опыт показывает, что подготовка любого вооруженного очага сопротивления требует длительного времени: 20–25 лет потребовалось для подготовки восстания в Чьяпасе; 20 лет — для подготовки герильи «Сендеро луминосо» в Перу; маоистская герилья в Непале и Индии развернута организациями, созданными в подполье (или ушедшими в подполье) в конце 60-х; победоносные массовые уличные выступления в Эквадоре и Боливии были организованы индейскими союзами, созданными в середине 70-х. Следовательно, эта стратегия не имеет ничего общего с пресловутым «вспышкопускательством», «устройством революции с сегодня на завтра», о которых любят говорить (и которые любят критиковать) наши и западные «академические левые». Эти «академические левые» своей критикой лишь маскируют собственную трусость, собственную неспособность к активной борьбе и собственную корыстную заинтересованность в сохранении статус-кво: они более или менее благополучно устроены внутри буржуазного общества и боятся в результате каких-либо «резких движений» потерять то, что имеют. Любимое занятие «академических левых» (в свободное от службы в буржуазных академических институтах и написания академических статей для буржуазных академических журналов время) — это проведение «научных конференций». Однако мировой истории не известен ни один случай, чтобы научные конференции породили социальную революцию!

Можно заранее предсказать, что раз революционные центры переместились на капиталистическую периферию, то страны «новой периферии» (бывшие страны Восточного блока), как относящиеся или претендующие на статус стран полупериферии, последними присоединятся к революционной борьбе. Одни из них — те, кому действительно удастся стать странами полупериферии (пока это явно удалось лишь Словении) — в силу самого статуса полупериферийности. Остальные — потому, что для успешного развития революционного движения в этих странах должны быть выполнены два условия, требующие немалого времени:

1) должна произойти смена поколений — с исторической арены должны уйти заведомо бесперспективное для революции «советское» поколение, а затем и отравленное разнузданной антикоммунистической пропагандой, впитанной в подростковом возрасте, поколение тех, кто восторженно принял приход капитализма;

2) должны вновь сложиться уничтоженные при власти контрреволюционной сталинской бюрократии традиции самостоятельного радикального левого оппозиционного движения.

Необходимо, наконец, понимание того, что территории, освобожденные от капитализма революционными силами — это касается и целых стран — не могут быть ничем другим, кроме тыловых баз мировой революции. Опыт СССР показал, что всякий иной подход, иная стратегия самоубийственны. Объективно сегодня нет условий для совершения социалистической революции: нигде в мире производительные силы не развились настолько, чтобы выйти за пределы экономической формации и индустриального способа производства. (Все сказки о «постиндустриальном» обществе — бред, основанный на паразитическом характере, который принял сегодня «первый мир». Если следовать этой логике, то богатые кварталы капиталистических городов всегда были «постиндустриальным обществом».) Следовательно, необходимо развести понятия революции антибуржуазной и революции социалистической — чтобы не обманываться самим и не обманывать других. Грядущие антибуржуазные революции будут вынужденно суперэтатистскими, и общества, порожденные этими революциями, будут обществами крайне несовершенными, суперэтатистскими, все оправдание существования которых будет в том, что они станут зонами социально-экономических и культурных антикапиталистических экспериментов (в ходе которых путем отбора будут формироваться новые — постбуржуазные — культура, психология и общественные отношения) и послужат плацдармом для революций в других странах, революций, цепь которых в конце концов покончит с мировым капитализмом.

В этом смысле негативный опыт суперэтатистских стран (СССР и других) бесценен, так как позволяет заранее составить представление об опасностях,объективно угрожающих победившим антибуржуазным революциям.

Социалистическая революция, которая может быть только мировой и которая не будет развиваться по тем же законам, по каким развиваются буржуазные и суперэтатистские революции, — дело отдаленного будущего. Однако антибуржуазные революции смогут увидеть — и принять в них участие — наши современники. Наконец, надо иметь в виду, что будущее открыто — и если эту стратегию в глобализующемся мире не смогут по каким-то причинам реализовать левые, ее может осуществить какой-либо другой противник «первого мира», например, исламские радикалы, которые сегодня выступают в качестве силы, регионально противостоящей западному империализму, но которые в условиях бездействия левых могут стать силой глобальной (и именно эта антиимпериалистическая потенция делает сегодня исламский радикализм столь привлекательным в мире — неслучайно в одной только ФРГ ежегодно 10 тысяч немцев переходят в ислам).

❗️«До вторжения, возможно, остались считанные часы. Россияне, остановите Путина!» Экс-заместитель министра внутренних дел Украины, нардеп Антон Геращенко записал обращение к россиянам.

Война в Сирии и Ираке

Идея составить объяснительную по гражданской войне в Сирии, феномену «Исламского государства» (далее по тексту — ДАИШ) пришла мне ещё летом, но начать работу по сбору и обработке информации удалось лишь после выхода текстов по американским выборам (часть 1 + часть 2). Однако интерес к данным конфликтам возник за много месяцев до этого, а впервые эта тема была затронута автором в февральском тексте про отношение к войнам.

Зачем приплетать к объяснению ещё и Ирак? Несмотря на обособленность конфликта в Ираке, его проявления взаимосвязаны с войной в Сирии настолько, что без их разбора нельзя составить относительно целостную картинку. К тому же, опыт Ирака уже содержит подсказки по разрешению конфликтов в обеих странах, посему отбрасывать его было бы неправильно.

Помимо этого, у Сирии и Ирака достаточно много общих черт: в обеих странах в основном проживают арабы, имеются крупные общины курдов, обе страны находились под управлением панарабской партии «Баас» (которая раскололась на иракскую и сирийскую ветви в 1966 году) — иракская ветвь потеряла свои позиции в стране с падением режима Хусейна, в то время как в Сирии она до сих пор остаётся правящей.

Из важных различий: религиозное большинство в Сирии составляют мусульмане суннитского толка (74% населения), в то время как в Иракешиитов несколько больше, нежели суннитов (51% против 42%, по даннымPew Research Center от 2011 года). В Сирии управление страной и армией находится в руках представителей меньшинства — шиитской сектыалавитов, тогда как преимущественно шиитское правительство Ирака представляет не меньше половины населения страны.

Но перед тем как продолжить, я прошу вас как можно сильнее абстрагироваться от вовлечения России в конфликт, дабы сохранять предельно возможную степень объективности и, соответственно, глубину понимания.

Одним из наиболее сложных вопросов при написании этого текста стало определение изначальной точки отсчёта. После долгих раздумий за оную было взято вторжение коалиции под началом США в Ирак в 2003 году, так как всё, что происходило позднее, так или иначе связано с падением режима Хусейна и партии «Баас» в Ираке. Предшествующие же этому события играют, скорее, глобальную роль, что позволяет лишь делать по большей части абстрактные выводы об их значении в разжигании иракского и сирийского конфликтов.

В марте 2003 года начинается вторжение коалиционных сил в Ирак. Оно происходит без дополнительной санкции ООН, однако операция проводится на основании резолюции Совета безопасности ООН № 1441.

Основная называемая причина вторжения — связь режима Хусейна с международным терроризмом, а также производство Ираком оружия массового поражения. При этом прямые свидетельства в пользу фактического производства такого оружия в итоге не будут найдены.

Несмотря на грубейшее исполнение всей операции и её не самую образцовую дипломатическую подготовку, для региона всё же было правильнее снять Хусейна, нежели наоборот. Более того, многие эксперты, включая Кристофера Хитченса, считают главным просчётом политики США по отношению к Ираку оставление Хусейна у власти после «Войны в заливе» в 1991 году, учитывая «послужной список» этого правителя, который:

Станет ли Ирак безопаснее? Вопрос безмерно сложен, но на него можно ответить, моделируя гипотетическую ситуацию, при которой смещения иракского диктатора не произошло.

Прежде всего, впервые за десятилетия в относительной безопасности станут жить курды. До событий 2003 года курдское население страны значительно ущемлялось в правах и даже систематически уничтожалось — это приводило к восстаниям и к итоговой помощи курдов коалиции в свержении Хусейна. Курдистан снова получает автономию (на этот раз функционирующую), в состав которой войдут мухафазы (провинции) Дахук, Эрбиль и Сулеймания.

Многие критики американского вторжения в Ирак приводят в качестве примера символ «гнусности американского империализма» — печально известную тюрьму Абу-Грейб. Но до марта 2003 года это место было кудаболее жутким. Режим Саддама Хусейна был примером классического диктаторского репрессивного правления, который представлял угрозу как для собственных граждан, так и для соседних стран (особенно для Кувейта, оккупация которого в 1991 году привела к «Войне в заливе»).

Операция коалиции по свержению режима завершается 1 мая 2003 года. К тому моменту регулярная армия Ирака уже побеждена, а Саддам Хусейн пускается в бега и будет найден лишь спустя ещё полгода.

Вооружённые силы коалиции далее приступают к самой сложной задаче — обеспечению безопасности в стране, переживающей переходный этап. Тогда же и начинают проявляться два главных просчёта коалиции: стратегия по снижению численности контингента и люстрация партии «Баас».

Генерал Эрик Шинсеки (Eric Shinseki), занимающий пост главкома сухопутных войск США, утверждает, что для поддержания порядка в стране понадобится контингент числом в несколько сотен тысяч человек, однако министр обороны Дональд Рамсфелд (Donald Rumsfeld) категорически не соглашается.

По всей вероятности, суждение министра и его советников опирается на тот факт, что на начало вторжения в рядах контингента США насчитывалось около 192 тысяч человек, но большинство из них не были задействованы в боях. Руководство США в тот момент ещё не видит особой разницы между войной с регулярной армией и сохранением порядка в стране с усиливающейся партизанской активностью. За это Рамсфелда и его команду критикуют и другие генералы, вроде Джона Абизаида (John Abizaid), который три года спустя заявит перед Конгрессом о том, что Шинсеки был прав.

Главнокомандующий коалиционными силами генерал Томми Фрэнкс (Tommy Franks) заявляет, что к сентябрю 2003 в стране останутся не более 30 тысяч американских солдат, в то время как около 100 тысяч человек дают инструкции готовиться к возвращению домой.

После окончания основной операции принятие решений ложится на плечи оккупационной (гражданской) администрации, которую возглавляет Пол Бремер (Paul Bremer). Уже в первый день работы он успевает вступить в разногласия с военными, а также выпустить приказ, который инициирует изгнание «Баас» из всех институтов власти. Спустя неделю он издаётвторой приказ: полностью распустить бывшую иракскую армию и службу безопасности.

Это приводит к первой серьёзной атаке уже через три дня, а последующая серия взрывов в августе ознаменует начало партизанской войны. Планы по выводу большей части войск отменяются, а Бремеру дают время до июня 2004 года, чтобы передать власть в стране иракцам.

Вчерашние офицеры и солдаты иракской армии возобновляют войну с коалицией в составе свежеорганизованных партизанских соединений. Зона их основной активности связана с так называемым «суннитским треугольником», где до вторжения было сосредоточено большинство суннитов страны, а также селились отставные военные.

Ситуация обостряется 31 марта 2004 года, когда в Эль-Фаллудже убиваютчетырех американцев, работавших по контракту с частной военной компанией Blackwater. Президент Буш приказывает отправить в город морскую пехоту. Однако после серии ожесточенных боев войскам дают новую команду — оцепить город.

Новые проблемы возникают с появлением шиитской группировки «Армия Махди» под командованием шейха Муктады ас-Садра, поднявшей в том же месяце восстание в городе Наджаф. Ход событий, с учётом подготовки к передаче власти иракцам и организации выборов, вынуждает войска коалиции к июню заключить перемирие. В начале августа попытка задержать ас-Садра возобновляет боестолкновения ещё на три недели, пока между шиитами и переходными властями не достигается компромисс.

В октябре 2004 года группировка «Джамаат ат-Таухид валь-Джихад» (араб. «Единобожие и джихад») присягает на верность «Аль-Каиде» (признана в РФ террористической, деятельность организации на территории страны запрещена). Её руководитель Абу Мусаб аз-Заркауи уже тогда являлся известным международным террористом, а сама группа стояла за первыми терактами в постсаддамовском Ираке, включая взрыв в посольстве Иордании и атаку миссии ООН в 2003 году. Сменив название на «Организацию базы джихада в Месопотамии», группа становится филиалом «Аль-Каиды» в Ираке (далее по тексту — АКИ), на основе которого через несколько лет будет сформирована организация ДАИШ.

На следующий месяц после этого американские солдаты приступают к зачистке Эль-Фаллуджи, где находилась штаб-квартира АКИ. После тяжелейшего двухнедельного боя, в ходе которого им противостояло около 4 тысяч суннитских боевиков, коалиция одерживает верх.

В краткосрочной перспективе возврат Эль-Фаллуджи под контроль коалиции становится безусловной победой, но в долгосрочной — страшным просчётом: бежавшие из города сунниты по принципу «сарафанного радио» распространяют свидетельства ужаса, царившего в разрушенном городе.

В итоге, когда в январе 2005 года в стране проводятся первые парламентские выборы, около 90% суннитов их бойкотируют. Это только усиливает раскол в стране, подрывая легитимность нового правительства.

Суннитские партизаны продолжают напоминать о себе периодическими подрывами американских хамви, а с конца 2005 года появляется полумифическая фигура снайпера Джубы, бойца «Исламской армии в Ираке», убивавшего американских солдат. Партизанский фольклор быстро делает Джубу одним из символов сопротивления, а его образ романтизируется.

В январе 2006 АКИ вместе с семью другими суннитскими организациями создаёт зонтичное «Совещательное собрание моджахедов в Ираке», а на следующий месяц боевики провоцируют новый всплеск насилия с целью посеять ещё больший хаос в стране. Подрыв ими шиитской мечети в Самарре незамедлительно приводит к ответной реакции, и вскоре шиитские и суннитские боевики начинают превращать партизанскую войну в гражданскую.

Понимая, что власти Ирака не справляются, США приступают к поискам решительного лидера, способного превратить иракское правительство в работающий механизм. Выбор Вашингтона падает на Нури аль-Малики, который весной 2006 года становится премьер-министром страны. В июне же погибает аз-Заркауи, а новым лидером АКИ становится Абу Айюбу аль-Масри. Вскоре «Совещательное собрание» занимает роль главенствующей политической силы в мухафазе Анбар, а в октябре входящие в него организации объявят о слиянии под названием «Исламское государство в Ираке» (ИГИ).

Если основная организация под управлением Усамы бен Ладена фокусировалась на подготовке терактов по всему миру, используя небольшие локальные ячейки, то иракский филиал избирает стратегию«домашнего» действия: под новым брендом подопечные Масри готовят новую волну террора, которая захлестнёт Ирак уже в ноябре.

Прибыв в Ирак, Петрэус предпринимает ряд решений по деэскалации конфликта. Он рассредотачивает собранные до этого на больших базах войска по городам, начинает активно вмешиваться в конфликт между суннитами и шиитами, а также восстанавливать контроль за частями страны, до этого де-факто не контролируемыми ни войсками коалиции, ни правительством Малики.

Примерно в это же время в администрации Буша начинают замечать, что иракские власти лишь усугубляют проблему. В населённых суннитами регионах перестают оказываться базовые услуги, в армии снимаются с должностей суннитские командиры. В совокупности целью политики Багдада можно назвать консолидацию именно шиитской власти в стране, но Буш проигнорирует мнение Петрэуса и своих советников, сохраняя поддержку правительства Малики.

Перед Петрэусом стоит более важная задача — попытаться лишить «Аль-Каиду» поддержки суннитов. Его первым шагом становится попытка перевести «на зарплату» часть суннитских партизан, многие из которых противостояли АКИ ещё с лета 2006 года. Сунниты, многие из которых убивали до этого американских солдат, получают 400 миллионов долларов и обещание быть представленными в иракском правительстве. На основе группы суннитских племён, уже два года противостоящих АКИ, формируется организация «Сыновья Ирака», состоящая из около 100 тысяч бойцов.

В сентябре 2007 года в районе иракского города Синджар американские коммандос захватывают объект «Аль-Каиды», содержащий документы и файлы с огромным количеством информации о работе организации. Полученные записи позволяют установить, что около 90% иностранных бойцов (большинство из которых — граждане Саудовской Аравии и Ливии) прибывают в Ирак через территорию Сирии, в то время как сирийская разведка специально не мешает «Аль-Каиде» получать пополнения.

В декабре 2008 года Джордж Буш направляется в Ирак. К этому моменту следующий президент уже избран и готовится вступить в должность менее чем через месяц: Барак Обама хочет закончить войну как можно быстрее, а вывод американских войск из Ирака был одним из краеугольных камней его избирательной кампании. Буш, опасаясь, что все его старания сойдут на нет, подписывает с Малики договор, по которому американские войска должны будут оставаться в Ираке до 2011 года.

Подписанный договор с Ираком не даёт Обаме возможности вывести войска до 2011 года, но свежеиспечённый президент стремится поскорее поставить точку в иракском вопросе. Генерал Петрэус настоятельно рекомендует не называть конкретных дат вывода войска в публичных речах, опасаясь, что подобный шаг подорвёт все попытки нормализовать ситуацию. Сообщение такого рода дало бы понять экстремистам, что им лишь надо переждать до определённого момента, когда можно перестать прятаться. Но Обама игнорирует совет, объявляя в одной из своих первых речей о том, что войска будут выведены к концу 2011 года.

В Ираке меняется и посол США, ознаменуя изменившуюся политику Штатов в регионе — они больше не хотят участвовать в развитии иракской политической системы и нести за неё ответственность. Нури аль-Малики, оставшись без политического надзора, усиливает консолидацию своей власти. Явления вроде изгнания суннитов из армии, о которых предупреждали Буша его советники, приобретают куда больший масштаб.

В апреле 2010 года в ходе совместной американо-иракской спецоперации в Тикрите погибают лидер «Аль-Каиды» в Ираке аль-Масри и его «правая рука», бывший саддамовский военный Абу Омар аль-Багдади. Многие считают «Исламское государство в Ираке» обезглавленным, но спустя месяц руководители «Аль-Каиды» называют нового главу своего иракского филиала. Им становится уроженец Самарры по имени Ибрахим Аввад Ибрахим Али аль-Бадри, более известный как Абу Бакр аль-Багдади. Об этом человеке известно весьма немногое: в начале партизанской войны он, по всей видимости, командовал небольшим отрядом в 50–100 человек, а в феврале 2004 года был задержан в качестве интернированного. В 2005 году его перевели в тюрьму Кэмп-Букка, где он провёл четыре года, а после был передан иракским властям.

К декабрю 2011 года в Ираке ещё находятся 50 тысяч американских солдат. Пентагон просит Обаму оставить хотя бы половину от этого числа, но президент непреклонен. После жарких споров он соглашается на контингент в 5 тысяч солдат, но для этого всё равно необходимо заключить новое соглашение с Ираком. В переговорах с Малики Обама требует юридической неприкосновенности для американских войск, и в итоге стороны не достигают договорённости. 14 декабря 2011 года Барак Обама выступает с речью по случаю вывода американских войск из Ирака, заявляя об успехе операции, а спустя четыре дня последний американский солдат покидает территорию страны. Так завершается почти девятилетнее американское присутствие в Ираке, которое стоило США 4 тысяч жизней и почти 2 триллиона долларов.

Желание избавиться от ответственности и связанных с Ираком забот привело Белый дом к совершению одной из самых больших ошибок своей политики в ближневосточном регионе. На следующий же день после вывода войск Малики «сбрасывает маску», приказывая арестовать своего основного на тот момент политического противника — вице-президента Тарика аль-Хашими, являющегося суннитом. Хашими вынужден бежать на север страны, где его сначала укроют курды, а после он найдёт убежище в Турции. Его обвиняют в организации эскадронов смерти и заочно приговаривают к смертной казни. Хашими же продолжит отрицать обвинения, заявляя о политической подоплёке дела.

Страна вступает в период, называемый западными аналитиками «Иракским кризисом». Задерживаются другие политические оппоненты и влиятельные сунниты. Малики убирает последних компетентных командиров-суннитов, назначая на их должности лояльных ему людей. Далее он переключает своё внимание на «Сыновей Ирака». Правительство Ирака быстроантагонизирует эту группу, лишая её финансирования, а некоторых представителей задерживает или уничтожает. В суннитских городах начинаются протесты, которые разгоняются с применением силы. Но вместо консолидации власти действия Малики начинают вести страну к очередному расколу.