пошел в военкомат

Один день из жизни медсестры

Лене чуть больше сорока, двадцать лет она служит в Украинской армии, медицинской сестрой медроты **-й бригады.
Я сижу с Леной в кабинете дежурной медсестры, она за канцелярским столом, я на жестком топчане, мы пьем чай, и разговариваем. Вернее, она говорит, я слушаю и стараюсь ничего не забыть. Нас часто прерывают и отвлекают, сегодня часть батальона уходит в зону АТО.

Дверь кабинета открывается, и к нам заглядывает мужчина, тонкий и сутулый, с лицом интеллигентного наркомана.
- Привет, Лена.
Лена вскакивает со стула, обнимает мужчину, усаживает его на кушетку рядом со мной, наливает чаю, хотя тот вяло отнекивается.
- Ну что там? – спрашивает Лена. – Как папа? Как его здоровье?
- Нормально, прооперировали…

Мужчина с лицом интеллигентного наркомана – хирург родом из Полтавы. В АТО ушел добровольцем, когда в город стали поступать первые раненые. Сшивать их в стационаре было бы гораздо проще, если бы там, на месте, им сразу оказывалась квалифицированная помощь. И он пошел служить, чтобы со своим опытом хирурга быть там, на месте, где опытные руки нужнее.
Волонтеры купили ему «жигули» девятой модели, чтобы мотаться по передку. Машина старенькая, но чиниться легко.

- Лет этой «девятке», да как моей Галочке, - усмехается хирург. – Я её и зову – «Галочка». Как на жену, на неё можно положиться, выручает.
С войны он приезжал к отцу, у того пошел камень из почки и застрял в мочеточнике, нужна была срочная операция. Оперирующий хирург из районной больницы назвал цену – триста долларов.
- Я ему говорю, долларов нет, могу гранатами, - кривится хирург. – Говорю, есть четыре. Или пять. Могу с чекой. Могу без чеки. Ты какими будешь брать?
В итоге операция отцу обошлась в двести гривен, ровно столько стоили все препараты и шовный материал.
Лена и хирург из Полтавы обнимаются на пороге медроты. Она просит его вернуться живым. Он обещает.

В углу кабинета на укрытом клеенкой стуле сидит девчонка лет двадцати, быстрыми и ловкими движениями пришивает пуговицу к куртке. У девчонки растерянный и испуганный вид. Её руки и лицо – они как будто живут разными жизнями. Руки умелые, их движения точны и выверены. Лицо тревожное, в глазах рябь. Когда девчонка смотрит на меня, выражения глаз меняется. Такой взгляд бывает у дворняг, побитых жизнью собачек, ищущих кого-то сильного, кто пусть и не накормит, но хотя бы погладит. У кадровых военных не бывает таких глаз, только у мобилизованных, это я заметил давно.
Девчонка из Сум, у неё типичный нос уточкой и круглые щеки. В Сумах она работала в городской больнице медицинской сестрой, полторы тысячи зарплата, ночные дежурства, безденежье и усталость. В военкомате ей пообещали зарплату в зоне АТО десять тысяч гривен. И она согласилась. Сегодня она вместе со своей ротой уезжает на передовую, на место другой девчонки-медсестры, которую несколько дней назад привезли оттуда без обеих ног. Говорят, подорвалась на мине.
Девчонка пришивает пуговицу, поправляет перед зеркалом в дежурке обмундирование, выходит на крыльцо. Её тут же обступают бойцы из её роты, они строятся так, что она оказывается где-то в середине, и уходят к машинам на погрузку.

В кабинет вваливается дядька, в одной руке у него огромная корзина с конфетами и фруктами, в другой – бутылка многолетнего «Чиваса», и в кабинете сразу становится тесно и шумно.
- Леночка, от души, Леночка, - выдыхает дядька, ставит у её ног корзину и бутылку, бухается на колени и целует Лене руки.
Он врач-анестезиолог. Он подсаживается к Лене ближе, держит её за руку и молчит. Так мы сидим минут пять, они, взявшись за руки, на стульях, я на топчане, и слышно, как на крыльце переговариваются бойцы.

Он говорит, что я, может быть, слышал его историю, рассказывали по телевизору. И коротко пересказывает сам. Как он оказался на передовой с несколькими сильно ранеными бойцами, и «сепары» были так близко, что раненые зажимали себе рты, чтобы не стонать, потому что их могли услышать. И как на них вышел один «сепар», случайно. И тогда он, врач-анестезиолог, схватил нож, и бросился на того человека, и убил его, ударив восемь раз ножом. Навалился всем телом, зажал одной рукой ему рот, а другой бил, бил, бил и бил, пока тот не затих. Потом наши их отбили, и раненых бойцов, и его, перепачканного чужой кровью. Он врач, он шел сюда, что бы спасть чужие жизни, его не учили убивать, его не готовили к этому. Так потом он кричал в медроте, привязанный по рукам и ногам к железной кровати. Об этом, конечно, по телевизору уже не рассказывали.
Он стал мочиться под себя, здоровенный дядька на пятом десятке лет. И совсем перестал спать. Чтобы успокоить, врачи пускали ему по вене димедрол и готовили документы на списание, в «дурку».
Лена ругалась с врачами. Не давала ставить капельницы. И разговаривала с ним. Он засыпал, когда она держала его за руку. Стоило отпустить пальцы, он тут же просыпался, смотрел стеклянными глазами в потолок и просил отпустить его в дурдом. Она уговаривала его жить. Так она и сидела с ним каждое свое дежурство, всю ночь у кровати, держа за руку. И его отпустило, постепенно, день за днем.
И вот он, цветущий и взволнованный, с корзиной и бутылкой, зашел сказать спасибо, сидит и молчит, и держит Лену за руку.

- Это К. Это Н. Это Б, - лена показывает мне телефонную книгу в своем мобильном. Все они у неё по буквам, ни имен, ни фамилий, говорит, нельзя, мало ли что. А вот этих четырех вчера привезли, попутной волонтерской машиной, четыре пакета в багажнике и четыре сопроводительные папки документов. Пакеты небольшие, кажется, бумаг больше, чем останков людей.
Их привезли в медроту, откуда дальше перевезут в госпиталь, для вскрытия и прочих действий. Но родственники погибших как-то узнали, что останки и документы уже в медроте, и приехали сюда. Они прочитали сопроводительные документы и подняли скандал. Кричали страшно, на весь плац, так что выглядывали бойцы в окна дальней казармы.
- Понимаешь, - объясняет мне Лена. – Если боец погиб при выполнении боевого задания, это одни деньги компенсации родственникам. Если просто в расположении части – это другие. А если вообще где-то при передвижении в тылу, так это может быть и совсем без компенсации. А в бумагах и написано, кто при каких обстоятельствах погиб.
Родственники, две женщины, старый дед и пацан лет десяти, кричали на Лену. Она стояла, молча опустив голову, ничего не отвечала, только кивала и комкала в руках форменную кепку. А еще все они плакали. И Лена тоже.

- Разрешите?
На пороге кабинета молодой боец, еще совсем мальчишка.
- Уезжаешь?
- Да, - кивает боец и добавляет срывающимся голосом, - на войну.
Лена крестит ему лоб.
- Помогай тебе Бог.
Однажды ночью этот солдат приволок в медроту своего товарища. Тот в туалете несколькими ударами ножа вскрыл себе вены. Было много крови. Затертые пятна до сих пор можно увидеть на потолке кабинета. Самоубийца упирался. Боец лег ему на ноги. Лена пережала раны и попыталась поставить капельницу. Самоубийца вырывался и не давал руку.
- Убью, суку. Башку оторву нахуй, блять! – орала Лена, наступила самоубийце коленкой на голову, вывернула на бок руку и одним движением вонзила ему в вену иглу.
- Я в шоке, - рассказывает мне боец. – Ноги, значит, держу и думаю, ну как можно самоубийце, и смертью угрожать!
И боец смеется. И Лена тоже.
- Ничего, испугался же, затих как миленький, - хохочет она.
После товарища комиссовали. А этот уходит сегодня в АТО.
- Я вам позвоню, можно? – просит записать свой номер телефона боец.

Лена записывает. Новый номер с очередной буквой.
У неё их в телефоне много.
Одни буквы.
Она помнит всех.
И никого не удаляет.
Даже мертвых.

(http://pashtet-77.livejournal.com/)

Сегодня Лук порвал Ваще... В коммЭнтах будет Хиросима...

Возвратился я не весь, або Пляска вприсягу.

- Здравствуй, мама, - мрачно отпетросянил Ваня на слова Харитонова, музыку Тухманова, - Возвратился я не весь. Босиком бы пробежаться. И поесть.

Матушка-Россия, в ситцевом домашнем халате с березовыми мотивами, смотрела на блудное чадо сверху вниз, утвердившись в проеме бронированной входной двери – уперев пухлый локоть в один косяк, а ногу в пушистом домашнем тапке в другой.

- Здравствуй свет мой Ванюшенька, - нараспев ответила Матушка. – И как же ты босиком пробежишься-то, если тебе босики по коленки оторвало? Только на коленках можешь пробежаться. Мы все тут с коленок, понимаешь, встаем, а эдак – как встанешь?

- Мам, не подъебывай, - угрюмо ответил Ваня. – Сам знаю. Бег босиком отменяем. Поесть дай. И можно не говорить со мной на этом... церковно-славянском. Корреспондентов рядом нет.

Матушка Россия обвела взглядом площадку этажа, выступила из квартиры и сдернула с ручки соседской двери напротив бесплатную рекламу-навеску в стиле гостиничного «not disturb».
- Держи, Ваня. ООО «Чибакуни», суши-пицца с доставкой на дом. Входящие звонки бесплатно, так что изволь, звони, заказывай да кушай. Телефон на улице есть, монеток по городу не надо.
- Так пицца же не бесплатно. Где я деньги возьму? – растерянно спросил Ваня – И на какой дом доставлять? У меня кредиторы дверь опечатали, пока я на войне был, я потому, собственно, и... Мне бы перекантоваться пару дней, а потом пособие начну получать, или работу найду. Через комитет ветеранов. Я же не в пьяной драке пострадал, я с фашизмом сражался!

Мать-Россия вздохнула и вышла в коридор, прикрыв за собой дверь. Села на ступеньку лестничного пролета, достала мятую пачку китайских «Биг Харвест», выковыряла оттуда сигарету и закурила.

- Вань, - серьезно сказала Россия. – Послушай, что я тебе скажу. Я, конечно, вечно молодая, но уже давно не девочка. Работать руками я по состоянию здоровья не могу, поэтому живу на ренту с нефти. Которая сейчас, сам знаешь, из черного золота уверенно превращается в черное говно.

Россия, подвигав челюстью, отмерила несколько колечек табачного дыма.
- Я тебя, долбоеба, растила тридцать лет. Ты, может, не знаешь, тебе кроме девок и футбола все было до одного места. Но затраты на одного человека от роддома до выпускного составляют примерно пятьдесят-семьдесят тысяч долларов. Это без подарков ко дню рождения, Ваня. Только на самое необходимое.

- Ого! – удивленно сказал Ваня. – А где можно получить? Чета я этих денег ни разу не видел.

- Ты их уже получил. Это бесплатная медицина, образование, бесплатный проезд, отдых, льготы твоим родителям. Как думаешь, почему врачи и учителя в структуре общества меньше всех зарабатывают? Потому что их доля в социальном авансе таким пиздюкам как ты самая большая. За это они потом получают обратку пенсией. Я согласна, и врачи были не айболиты, и учителя не монтессори. Так они же и не эйнштенов растили. Но это уже издержки производства, деньги-то я выплатила целиком и полностью.

Принято считать, - продолжала Россия, - что человек, занимаясь производительной деятельностью – а не охраной автостоянки, как ты – к тридцати годам рассчитывается по социальному кредиту с обществом. И еще двадцать-тридцать лет работает на кредитование следующих поколений. Конечно, точного счета на каждого термита нет, но исчисляетесь-то вы миллионами и миллиардами, и каким-то таким образом баланс поколений сводится с профицитом, за счет которого происходит прогресс. И вот мы все, вложив в тебя копейку, пусть и не самую большую, ждали возврата социального аванса. Что ты будешь нас кормить, а не просить пожрать. А ты, значит...

- А я с фашизмом воевал! – взвизгнул Ваня, опасно подкатываясь на тележке к верхней ступеньке. – Как мой дед! Его снарядом нахуй убило на Волге, он что, тоже недоплатил обществу? Он жизнью за все кредиты рассчитался! Да если бы не он!.. Если бы не я!..

Россия тяжко вздохнула, потушила сигарету о перила и метко отправила окурок вниз по просвету между пролетами.

- Вань. С каким нахуй фашизмом? Тебя что, на Волге убило? Кстати, где ты босики-то свои оставил?

- Под Марьинкой, русским городом, - сквозь зубы сказал Ваня. – На дружественное минное поле случайно вышли. Прижатые дружественным огнем систем залпового огня.

- Ну и где там Волга. Конечно, человеку, который не понимает слов «алименты» и «налоги», трудно объяснить что такое «присяга», но я попробую. Каждый раз, когда я отправляю своих детей умирать, я их принуждаю – потому что умирать сам по себе никто не стремится. Неважно, сам ты в военкомат прибежал, или тебя из-под кровати баграми вытаскивали, акт принятия присяги говорит о том, что ты попадаешь в мою волю, независимо от собственной. И я теперь отвечаю за твои руки-ноги, в том числе и под Марьинкой. Ты присягу принимал?
- Ну, была какая-то, - буркнул Ваня. – Читали, а потом детских хор был и торжественный стол. И священник на гитаре играл богослужение.
- О! – Россия заметно оживилась. – Так это же меняет дело! Кому присягал?
- Народу Луганской Народной Республики.
- Ну так иди к ним, и проси покушать! Ты же за них пострадал. А чисто семейно, из милости, извини – я тебе объяснила свое положение. У меня на нормальных детей денег не хватает, не говоря уже об убогих. Мне надо тратить на тех, кто меня в старости прокормит. Мне ведь тебя тоже жалко, но подать могу только от достатков, а с достатками у меня сейчас трудно. Вот эта блядина, которую ты у себя в опечатанной квартире прописал, и жениться собирался, как ее, Маша?

- Наташа, - угрюмо ответил Ваня. – И она не блядь, а главный прокурор.

- Наташа, хуяша. Это она в твоем воображении генеральный прокурор, а для мирового сообщества именно что блядь. Потому что давала присягу – а кому, кстати, она давала присягу, не помнишь? – и потом, с той же присягой оказалась на службе другого государства. Вообще-то, так не делается. Сначала надо развестись, а уже потом жениться на другой. Сначала уволиться, а потом устраиваться. Твоя Наташа прокурор только у себя на кухне, и выйти оттуда боится, потому что сразу браслеты, экстрадиция, суд и двадцатка только в путь. Да и в прокурорах она долго не засидится – кому нужен прокурор, который в ста странах в розыске Интерпола? Ты себе представляешь высшего государственного чиновника, который от розыска прячется?

Хочешь с фашизмом воевать – иди в военкомат, подписывай контракт, оговаривай условия. А это чо было? – танцы на площади, проводы на вокзале, казаки с медалями, поп с кадилом, самодеятельность какая-то, поезд «Новосибирск – Ростов». А я, значит, плати? Не было там никакой войны, гражданская только была, Путин сказал, хохлы с хохлами воевали. Чего ты туда полез? Оторвало ноги под Марьинкой – так надо было в марьинскую милицию звонить, чтобы протокол составили, ноги твои нашли, и в марьинскую больницу ехать, чтобы на место пришили.

Дед! При чем тут дед? Дед твой вообще не воевал, ему на конец войны пятнадцать лет было, а прадед волком выл, когда его повесткой призвали - шестерых детей дома оставлял, и ни одного кредита! А куда деваться ему было? Не пойдешь - посадят. От Харькова до Волги пятился, за его спиной люди убегали, а перед ним ад горел. А у тебя, гаденыша, наоборот - перед тобой бегут, а за тобой горит. Прадед по солдатскому аттестату домой денежное довольствие пересылал все до копеечки, и из пайка небогатого раз в месяц посылки собирал. А ты мне что слал? Пижженый луганский металлолом на перепродажу, чтобы кредит закрыть? Закрыл? Да прадед бы тобой жопу вытереть побрезговал!

Матушка отдышалась, успокоилась, и закурила еще одну сигарету.

- Эдак вы скоро с фашизмом в соседнем отделении банка воевать начнете. У меня вас полтора-ста миллионов, и любить вас, иначе как статистически, по отдельности, я просто не могу. Сердце не выдержит. Присяга есть - солдат. Присяги нет - пошел нахуй. Откуда мне знать, где ты ноги потерял? Может, в Исландии в гейзере отварил, как турист, или на Гавайях тебе акула откусила.

- Ты же сама говорила, что фашисты на Украине русских убивают. Я и поехал, - тоскливо сказал Ваня.
- Я говорила? – натурально удивилась Матушка, - Я, может, во сне говорила, или сама с собой в ванной рассуждала. Бумага нужна. Подпись, печать. Я еще и не то могу наговорить, я же баба. Я вот тебе скажу в окно прыгнуть – прыгнешь?

- Заебала!.. – страшно заорал Ваня, размахивая колодками-толкалками. – А ну быстро, блядь, дверь открывай! Это моя хата! Здесь на меня одна комната записана, и вещи мои там лежат. Я в суд подам! Да тебя за меня пацаны…

Россия вздохнула, тяжко поднялась со ступеньки и пошлепала розовыми тапками к двери. Толкнула бронелист и опять утвердилась в проеме.

- Мага! - заорала Матушка, обернувшись в квартиру, - Выйди на секундочку!

За ее спиной нарисовался квадратный человек, заросший черным ворсом от глаз до резинки трусов, и с неизгладимым клеймом вольной борьбы, наложенным на торс. Страшноватый человек по хозяйски помацал обширную жопу России через ситец халатика и подозрительно посмотрел в коридор.
- Щто там такой? - недовольно спросил Мага, - Рекляма принес? Плястиковий окно-балкон со скидка или гяуры Иегови? Если балькон – сразу иди нахуй, если Иегови – падажьди, я смарфон принесу щолкать тебя, как пизьдить буду.

- Да сын это мой, - раздраженно сказала Россия. – Домой с войны вернулся, жить с нами хочет.
Мага поднырнул под мышкой у России, ловко, по-борцовски вывернулся из прихожей в коридор, присел на корточки перед Ваней, оказавшись с ним лицом к лицу. Затем широкой клешней, заросшей по тылу черным волосом, взял его за лицо, превратив его в сдавленную урючину.

- Щто-та нихуя савсем ни пахожь на тебе. Какой жи эта тибе сын? Эта так, папрашайка случайно здесь патерялся. Слуши, ты, сын. Тут тебе жить нельзя. Или «тут», или «жить», вибирай. Жить ты можешь там, - Мага без усилия повернул голову антифашыста в сторону окна на лестничной площадке. – На природе. А здесь ти только умиреть можещь. Так щто хочешь, тут или жить?

- Бугу! – сказал Ваня из-под ладони.

- О! Гаварящи! – обрадовался Мага. – А скажи типерь «Чечня круто!» и пальцы вот так, как рога сделай, - и тяжело, как умеют бить борцы ладонью, два раза уебал Ваню по уху. Голова интернационалиста дважды мотнулась, но не отвалилась, потому, что Мага все так же удерживал ее второй лапой за фасад.

- Бибя бубу! – сказал Ваня, и показал пальцами «V» - вряд ли вендетта, скорее виктория.

- Ай, маладец! – довольно сказал Мага. – Ти тут сиди, никуда не ухади. Я сейчас сматфон принесу, еще тибе раз ухо ебну, а ты еще раз так скажещь и пальцами сделаещь. Харащо?

Мага поднялся с корточек и пошел в комнату, Ваня разглаживал трясущимися руками помятую морду.

- Шел бы ты отсюда, Вань, - грустно попросила Мать-Россия. – Он же не шутит. Он первого русского в шестнадцать лет убил. Давай я тебе пирожков дам, со вчера остались, и уходи, не возвращайся.

- Гитару хотя бы отдай, – помятыми губами сказал Ваня. – В комнате моей… бывшей моей, на шкафу лежит.

- Гитара это правильно. Гитара всегда прокормит. «Расплескалась синева, расплескалась». Только к гитаре ордена нужны. Без орденов трудно тебе будет. А ты что-то с пустой грудью отвоевался.

- Были ордена, - неохотно ответил Ваня, - Луганские. Да под дождь попал на вокзале, они и расклеились. Слушай, там у деда какие-то цацки были. Может, дашь в лизинг? Я верну, честное слово! Как только раскручусь в переходе.
- Были да сплыли, - невесело улыбнулась Россия, - Мне ведь тоже как-то жить было надо, а «За отвагу» от двадцати до ста долларов идет у антикваров. Так что пой пока без медалей. Душой бери. Талантом. Я в тебя, Ванечка, верю. Ты нашей, русской закалки человек. Не пропадешь.

- Сука ты, - злобно сказал Ванечка, - А не мать.

- Сука тоже кому-то мать, - грустно ответила Россия. – Сукин ты сын.

Ваня оттолкнулся от пола дощечками, неаккуратно выкатил задними колесиками за верхнюю ступеньку, и загремел по пролету, подтверждая правило «угол падения равен углу отражения».

- Будь ты проклята! – гулко донеслось из лестничного колодца, - Нахуя ты меня вообще рожала?
- Ебал меня кто ни попадя, вот и рожала, - одними губами сказала Россия, - А что было делать? Да ладно, Вань. Я еще нарожаю. Доля у меня такая. Сучьих детей рожать.

И щелкнула изнутри квартиры английским замком.

Вопрос к русским о мобилизации

Все громче зазвучали предсказания обьявления официальной войны и полной мобилизации в РФ на 9 мая.

Я в Украине, пока не призван и по-чесному не очень то горю желанием воевать, по-скольку не умею. Но если призовут - пойду как все за будущее детей и котов и всё такое.

Но если речь бы шла о захватнической войне безумного деда - думаю, что я бы сильно засомневался в разумности происходящего и протестовал бы. Выбор - под дубинку полиции или под град - кагбе довольно очевиден. Даже если против протестующих стрелковое применят, шансов все равно больше.

Мне интересно, что будет делать в этом случае обычный реакторчанин?