15 лет пися

Отжыг недели. Мальбрук в поход собрался:

Яценюк едет на Юго-Восток Экономика, как учили нас классики, - это базис, с нее и начнем. Арсений Яценюк, глава правительства камикадзе, объявил, что Украина готова покупать газ по цене начала года - $268,5 за тысячу кубов. Это новое слово в экономических отношениях двух субъектов международного права, несомненно, войдет в анналы. Если перевести позицию Яценюка в понятный для всех язык анекдота, то ситуация описывается сакраментальным предложением единственного продавца воды в пустыне недовольному покупателю – походи по базару, да? Если же экстраполировать подобный подход в реалии простой обывательской жизни, то и мы, Арсений Петрович, выставим свои готовности. За хлеб, например, готовы платить 2 грн. Кинули кассирше и вышли. Вы ж заступитесь, если что?

Российский газовый монополист, как ни странно, имеет свою точку зрения на то, сколько теперь стоит его товар, поэтому его заднее слово – $458,5. Тот самый Арсений Петрович, который вкупе с соратниками с дьявольским сарказмом высмеивал декабрьскую российскую скидку на газ и объявлял – мол, заберите ее взад, нам вашего не надо, внезапно взял в руки калькулятор и убедился в том, что хорошо смеется тот, кто смеется последним. Здесь нет никакого злорадства, а только бесконечное удивление трансформациями взглядов Арсения Петровича на таблицу умножения. Вряд ли россияне готовы согласиться с контрпредложением нашего премьера, тем более что даже по той самой милосердной цене правительство Украины за газ толком не рассчиталось, а за март вообще не отдало ни цента. Как бы ни относиться к стране, которая является нашей соседкой (это новое название России, видимо, будет зафиксировано в украинских учебниках и на новых географических мапах), но резоны русских придется признать. Для этого каждому патриоту нужно просто смоделировать ситуацию, перенеся ее на свои имущественные споры с собственным соседом, которому вы дали в долг, а он зажилил.

В общем, так или иначе, цена на газ выросла практически вдвое, а о дешевом энергоносителе собственного производства, о котором так любили произносить километры пафосных заклинаний бывшие оппозиционеры, а нынче уважаемые руководители страны, разговора больше нет. Ни слова, ни буквы, как если бы мы вообще собственный дешевый газ не добывали. Яценюк, впрочем, не унывает, а уповает на реверсные поставки топлива из Европы, как если бы это не был бы тот же самый российский газ, вид сбоку. Гениальный замысел этой экономической стратегии немного портят намеки руководства соседней с нами страны на то, что такого рода «оборудки» не вполне законны. Между тем, населению уже объявлено о том, что тарифы на газ, электроэнергию и отопление будут радикально повышены. Этот факт, кажется, население совершенно не смущает, если судить по цифрам поддержки Яценюка в студиях украинских каналов, где его рейтинги колеблются от 98 до 102% - что бы он ни говорил. Если учесть, что в студиях заседает всяукраина™, то опасаться премьеру нечего – народ его любит, в его реформы верит и готов к лишениям где-то даже с восторгом. Есть, правда, небольшое подозрение, что публика в студиях опоена волшебным зельем, или дивайсы для голосования подкручены как электрический счетчик недобросовестным квартиросъемщиком, но мы отнесем эти инсинуации на счет неуместной паранойи.

Яценюк, совсем еще недавно требовавший резкого роста зарплат, пенсий и пособий, теперь покращення не обещает, но уверен в том, что за 2 года страна вылечится и зацветет. Благодаря, конечно, реформированию по легендарным рецептам МВФ. Мы могли бы сказать – «жаль только жить в эту пору прекрасную…», но зачем нам москальский пиит, если у нас есть собственный? Итак – «А сегодня в завтрашний день не все могут смотреть. Вернее, смотреть могут не только лишь все, мало кто может это делать".

Те же граждане, кто все еще не сидит в студиях ток-шоу, проявляют бессовестный пессимизм и куксятся на лавках и кухнях, лишь изредка прорываясь со своим нытьем в духоподъемные новости украинских каналов - по недосмотру редактора. Мол, продукты уже дико подорожали, лекарства стоят запредельно, хоть умирай, платежек за коммунальные услуги ждем с выздыбленными от страха загривками. Уже подняты акцизы. Но для этих порочных людей премьер имеет свой неубиваемый рецепт – «водка стоила 32 грн, теперь будет 35. Пить надо меньше, больше спортом заниматься». Кто там ближе к премьеру, сообщите, что заниматься спортом, не в пример водке, подорожало значительно сильнее, и даже детские спортивные школы более не бесплатны.

В общем, вспоминая папередников, премьер сетует на то, что страну они получили в полной разрухе. А Азаров-то нас все утешал, врал, наверное. Впрочем, теперь уже не проверить.

Два года реформ - и заживем. Вот только коррупцию поборем. Для этого будет создано антикоррупционное подразделение, в которое войдут спецы с огроменнейшей зарплатой. Они и изведут коррупцию под ноль.

Вряд ли это будет Татьяна Черновол, если судить по требованиям, которые обозначены для работников этого подразделения. А жаль – Таня так взялась, что прямо коррупция уже задрожала и начала скукоживаться. И если бы не известие о том, что Черновол лично предлагала взятку почившему ныне в бозе Музычке, мы бы уже провожали коррупцию в последний путь.

Впрочем, коррупция у нас и так в надежных руках. Юлия Тимошенко объявила надысь, что у нее есть мегарецепт сведения этого позорного явления к нулю. Тимошенко в студии ток-шоу рассказала нам о том, что у нее есть мечта. Она предложила принять закон, по которому каждый гражданин может на свой телефон или другой гаджет – тайно или явно – записать весь разговор с чиновником, который вымогает взятку. Публика демонстрировала энтузиазм и готовность немедленно приступить. Никто в студии не задал Тимошенко простых технических вопросов – как она себе представляет эту фиксацию, явную или тайную? Ну, звук еще можно записать, держа диктофон в кармане, а как быть с видео? И как сделать регистрацию незаметной? И примет ли потом суд аудиозапись с голосом, похожим на голос чиновника? И есть ли желающие завалить решение собственного вопроса подобным шантажом бюрократа или экзаменатора? 96% студии, однако, выразили готовность покончить с бытовой коррупцией, имея в виду, что кто-то должен прекратить брать взятки…

Но это мы забегаем вперед, не все еще сказано об экономике. Яценюк не переживает по поводу того, что национальная валюта упала на самое дно, потому что уверен, что снизу еще постучат. 11,8 за доллар не предел падения, и сегодняшний курс таки отражает реальную цену гривни. Спасибо, кормилец, утешил.

Следующее по важности – безопасность. Украинцы невероятно быстро привыкли к сообщениям о расстрелах, перестрелках, нападениях, рейдерских захватах, разборках. Когда на прошлой неделе Рада приняла закон о немедленном разоружении, демонически смеялись все. Правый сектор честно объявил, что разоружаться не намерен, и не просите, более скрытные граждане продолжили тихую скупку оружия. И вот данные – за последний месяц украинцы накупили патронов столько, сколько обычно покупают за год. Это ведь многое объясняет о затышной жизни на родине?

Берут автоматы, пистолеты, ружья, винтовки, нарезное и гладкоствольное, помповое, газовое и травматическое, не считая шокеров и баллончиков, - законно и из-под полы. И только отдельные трусливые граждане, не готовые стрелять в ближнего и не отличающие дуло от приклада, спрашивают себя, ибо больше некого – нам-то что делать? Нам же страшно, панове. Задиристые и нервные сограждане ведь не боятся даже уголовной ответственности за незаконное ношение, да и пересажать всех невозможно. Ну что делать с вечной воинственностью граждан? Вон, устроили субботник на баррикадах. На одного уборщика – 7 начальников. Ходят как большие боссы, с забытой было распальцовкой, покрикивают, глупых хомячков подгоняют бодрым матерком или грубым матом, то и дело срываются в драчки. Баррикады убирать не будут, разве что покрасят и украсят, там будет мемориал. Говорят, что не разберут аж до парламентских выборов, а скорее всего – никогда. Господи, твоя власть…

В общем, главные начальники злочинного режима сбежали, кто-то арестован, кто-то прячется, и тут бы наступить спокойной тихой обывательской жизни, но нет, Аваков рассекает огромным кортежем на запредельных скоростях, потому что того требуют интересы нашей с вами безопасности.

Следом за безопасностью следует международное положение и разнообразные отношения с друзьями, кураторами и оккупантами. Здесь особых новостей нет. С друзьями мы по-прежнему дружим, жаль, что, как правило, в позе омега-самца. Заверяем, подтверждаем, заглядываем в глаза и обещаем и далее следовать в избранном нами направлении. С кураторами сложнее – у них мы просим денег и санкций для соседней с нами страны. Кураторы то и дело обещают нам денег. Каждый день – то миллиард, то два, а то и 15. Обещать – не значит жениться, но слушать эти тексты приятно. Санкции тоже усиливаются ежедневно. Вчера американцы какому-то Сергею Иванову, полному тезке (правда, отчество не то) главы российской АП, отказали (в рамках санкций) в покупке кроссовок через интернет-магазин. Хотели наказать высокопоставленного чиновника, но промахнулись. А ведь могло получиться. То-то нам с вами помогла бы такая санкция!

Правда, внезапно оказалось, что Европейский Союз решил временно не вводить экономические санкции против России. По словам министра иностранных дел Великобритании Уильяма Хейга, "момент для введения экономических санкций еще не настал". Не поймешь этих британцев – только что волали про третью фазу штрафных мер, и вдруг – момент им не настал.

Пытаемся мы также строить отношения с соседней с нами страной. Русские оккупанты, агрессоры и захватчики, иначе их наши святые СМИ не называют, внезапно были потревожены просьбой о кредите. То есть, министр Продан подтвердил, что цена в $268 за тысячу кубов газа теперь считается справедливой, и напомнил о декабрьских договоренностях, заодно испрашивая кредит на погашение задолженности.

Тот самый министр Продан, который считал, что цена, установленная пресловутым контрактом имени Тимошенко, в заключении которого он лично принимал самое непосредственное участие, была для Украины великолепной и соответствующей национальным интересам, внезапно передумал и уже называет ее политической. Воистину, есть наглость, есть цинизм, и есть публичные высказывания Продана.

Брать из рук оккупантов, врагов, захватчиков и агрессоров подачки Продану и Яценюку, таким образом, не западло. Спросили бы хоть, раз сами не по понятиям, у помилованного Луценко, он бы объяснил, что такое честь и совесть.

О гуманитарных проблемах говорить не будем. Ну, разбили еще десяток памятников, углубили нашу национальную историю еще на пару-тройку десятков тысяч лет, забросали Бенюка крепенькими зимними помидорами. Рутина. Зато можно снова поговорить об идеалах Майдана. На прошлой неделе начался и продолжается скандал с фигурантами Автомайдана – нашего, как написал у себя в ФБ министр Булатов, национального достояния. Соратники предъявили министру ультиматум – скажи, мол, сволочь, куда дел пожертвы, которые граждане надарили на наше благое дело борьбы с коррупцией методом разбивания заборов бывшим чиновникам. В интернетах разгорелись нешуточные разборки. Мне, как стороннему наблюдателю, до конца непонятно – действительно ли Булатов скрысил общак (простите, пользуюсь лексикой разборок), или его оболгали бывшие соратники, в числе которых бывший беззаветный герой Коба и сын полковника Гриценко.

Жаль, что полковник сам не вносит ясность в это дело, не призывает сына, которого обвиняют в растыривании общественных денег, к ответу. Говорите, отец за сына не отвечает? Еще и как отвечает! Не только отец за сына, но даже и сын за отца. Вон, американские санкции касаются не только представителей бывшего режима, но и их малолетних детей, учитесь, господа.

Ну, и главное напоследок. Наши верховные жрецы вкупе с принципиальными и ни разу не зависимыми СМИ продолжают акции протеста на Юго-Востоке именовать действиями сепаратистов, провокаторов, заказом соседнего с нами государства и лично Путина. Уморительно бывает смотреть, как ведущие новостных выпусков наших каналов-клонов с надеждой допрашивают региональных корреспондентов – а были ли там иностранцы? Замечены ли русские наймиты? Бедные корреспонденты, максимум, что им удается выдавить из себя – это отсутствие точной информации на этот счет. С другой стороны, мы ежедневно получаем не менее десятка победительных пресс-релизов от нашей погранслужбы о том, что к нам без разрешения не может просочиться даже маленькая мышка, а все подозрительные лица, включая корреспондентов запрещенных российских каналов, бескомпромиссно выпиливаются бдительными погранцами.

Арсений Яценюк с лицом провинциального трагика сообщает, что намерен приехать на Юго-Восток, чтобы объявить суровым шахтерам о том, что зарплата им будет выделена, как бы трудно ни жилось стране. Советники ему советуют, а рекомендаторы рекомендуют оставить свои хохмы насчет проплаченных митингов, провокаторов и наймитов при себе и не предъявлять их в Донбассе или Харькове. Местный народ, хоть и терпелив зело, но сейчас сильно обижен, о чем свидетельствуют непрекращающиеся акции протеста. Люди всего-то требуют уважить их святое право на народовластие и провести референдум о федеративном устройстве страны. В ответ слышат в свой адрес оскорбления и призывы раздавить совковую гадину в ее логове. Да именно в таких терминах высказываются лучшие демократические перья страны. Которые за нашу, так сказать, и вашу свободу. Ну, вроде того, что согласны жизнь отдать за право оппонента свободно высказываться, или как там у Вольтера?

Ах, эта сакраментальная фраза, которую так любили пафосно изрекать великие демократы, имеющие в арсенале не более 2-3-х заезженных афоризмов на все случаи жизни…

Сейчас в Донецке к зданию облгосадминистрации тащат шины, палатки, полевые кухни. Люди в балаклавах начинают строить баррикады. Где-то совсем недавно мы это видели, нет? Такое дежавю… Там были герои, патриоты и беззаветные борцы. Но вот донецких, луганских, харьковских, одесских - таких же - называют нарушителями общественного порядка, проплаченными провокаторами и призывают арестовать.

Арсений Петрович, так с чем вы едете на Юг-Восток?

Источник: http://polemika.com.ua/article-142787.html

Можно ли поступить на службу в территориальную оборону Украины с белым билетом?

В 2015 году получил белый билет, так как в мозгу обнаружили кисты. В военнике написано: "непридатний у мирний час, обмежено придатний у вiйськовий час". Сейчас работаю инженером. Бежать мне некуда, так что в случае чего хочется иметь хоть какое-то понятие что делать. Собственно вот и весь вопрос. Надеюсь на консультацию Пидоров которые в теме. Ну и в целом хотелось бы узнать что это такое.

Сдаем валюту

Нетрудно догадаться, что толстяк с багровой физиономией, которого поместили в клинике в комнате N 119, был Никанор Иванович Босой.
Попал он, однако, к профессору Стравинскому не сразу, а предварительно побывав в другом месте.
От другого этого места у Никанора Ивановича осталось в воспоминании мало чего. Помнился только письменный стол, шкаф и диван.
Там с Никанором Ивановичем, у которого перед глазами как-то мутилось от приливов крови и душевного возбуждения, вступили в разговор, но разговор вышел какой-то странный, путаный, а вернее сказать, совсем не вышел.
Первый же вопрос, который был задан Никанору Ивановичу, был таков:
— Вы Никанор Иванович Босой, председатель домкома номер триста два-бис по Садовой?
На это Никанор Иванович, рассмеявшись страшным смехом, ответил буквально так:
— Я Никанор, конечно, Никанор! Но какой же я к шуту председатель!
— То есть как? — спросили у Никанора Ивановича, прищуриваясь.
— А так, — ответил он, — что ежели я председатель, то я сразу должен был установить, что он нечистая сила! А то что же это? Пенсне треснуло... весь в рванине... Какой же он может быть переводчик у иностранца!
— Про кого говорите? — спросили у Никанора Ивановича.
— Коровьев! — вскричал Никанор Иванович, — в пятидесятой квартире у нас засел! Пишите: Коровьев. Его немедленно надо изловить! Пишите: шестое парадное, там он.
— Откуда валюту взял? — задушевно спросили у Никанора Ивановича.
— Бог истинный, бог всемогущий, — заговорил Никанор Иванович, — все видит, а мне туда и дорога. В руках никогда не держал и не подозревал, какая такая валюта! Господь меня наказует за скверну мою, — с чувством продолжал Никанор Иванович, то застегивая рубашку, то расстегивая, то крестясь, — брал! Брал, но брал нашими советскими! Прописывал за деньги, не спорю, бывало. Хорош и наш секретарь Пролежнев, тоже хорош! Прямо скажем, все воры в домоуправлении. Но валюты я не брал!
На просьбу не валять дурака, а рассказывать, как попали доллары в вентиляцию, Никанор Иванович стал на колени и качнулся, раскрывая рот, как бы желая проглотить паркетную шашку.
— Желаете, — промычал он, — землю буду есть, что не брал? А Коровьев — он черт.
Всякому терпенью положен предел, и за столом уже повысили голос, намекнули Никанору Ивановичу, что ему пора заговорить на человеческом языке.
Тут комнату с этим самым диваном огласил дикий рев Никанора Ивановича, вскочившего с колен:
— Вон он! Вон он за шкафом! Вот ухмыляется! И пенсне его... Держите его! Окропить помещение!
Кровь отлила от лица Никанора Ивановича, он, дрожа, крестил воздух, метался к двери и обратно, запел какую-то молитву и, наконец, понес полную околесицу.
Стало совершенно ясно, что Никанор Иванович ни к каким разговорам не пригоден. Его вывели, поместили в отдельной комнате, где он несколько поутих и только молился и всхлипывал.
На Садовую, конечно, съездили и в квартире N 50 побывали. Но никакого Коровьева там не нашли, и никакого Коровьева никто в доме не знал и не видел. Квартира, занимаемая покойным Берлиозом и уехавшим в Ялту Лиходеевым, была совершенно пуста, и в кабинете мирно висели никем не поврежденные сургучные печати на шкафах. С тем и уехали с Садовой, причем с уехавшими отбыл растерянный и подавленный секретарь домоуправления Пролежнев.
Вечером Никанор Иванович был доставлен в клинику Стравинского. Там он повел себя настолько беспокойно, что ему пришлось сделать впрыскивание по рецепту Стравинского, и лишь после полуночи Никанор Иванович уснул в 119-й комнате, изредка издавая тяжелое страдальческое мычание. Но чем далее, тем легче становился его сон. Он перестал ворочаться и стонать, задышал легко и ровно, и его оставили одного.
Тогда Никанора Ивановича посетило сновидение, в основе которого, несомненно, были его сегодняшние переживания. Началось с того, что Никанору Ивановичу привиделось, будто бы какие-то люди с золотыми трубами в руках подводят его, и очень торжественно, к большим лакированным дверям. У этих дверей спутники сыграли будто бы туш Никанору Ивановичу, а затем гулкий бас с небес весело сказал:
— Добро пожаловать, Никанор Иванович! Сдавайте валюту.
Удивившись крайне, Никанор Иванович увидел над собой черный громкоговоритель.
Затем он почему-то очутился в театральном зале, где под золоченым потолком сияли хрустальные люстры, а на стенах кенкеты. Все было как следует, как в небольшом по размерам, но богатом театре. Имелась сцена, задернутая бархатным занавесом, по темно-вишневому фону усеянным, как звездочками, изображениями золотых увеличенных десяток, суфлерская будка и даже публика.
Удивило Никанора Ивановича то, что вся эта публика была одного пола — мужского, и вся почему-то с бородами. Кроме того, поражало, что в театральном зале не было стульев, и вся эта публика сидела на полу, великолепно натертом и скользком.
Конфузясь в новом и большом обществе, Никанор Иванович, помявшись некоторое время, последовал общему примеру и уселся на паркет по-турецки, примостившись между каким-то рыжим здоровяком-бородачом и другим, бледным и сильно заросшим гражданином. Никто из сидящих не обратил внимания на новоприбывшего зрителя.
Тут послышался мягкий звон колокольчика, свет в зале потух, занавесь разошлась, и обнаружилась освещенная сцена с креслом, столиком, на котором был золотой колокольчик, и с глухим черным бархатным задником.
Из кулис тут вышел артист в смокинге, гладко выбритый и причесанный на пробор, молодой и с очень приятными чертами лица. Публика в зале оживилась, и все повернулись к сцене. Артист подошел к будке и потер руки.
— Сидите? — спросил он мягким баритоном и улыбнулся залу.
— Сидим, сидим, — хором ответили ему из зала тенора и басы.
— Гм... — заговорил задумчиво артист, — и как вам не надоест, я не понимаю? Все люди как люди, ходят сейчас по улицам, наслаждаются весенним солнцем и теплом, а вы здесь на полу торчите в душном зале! Неужто уж программа такая интересная? Впрочем, что кому нравится, — философски закончил артист.
Затем он переменил и тембр голоса, и интонации и весело и звучно объявил:
— Итак, следующим номером нашей программы — Никанор Иванович Босой, председатель домового комитета и заведующий диетической столовкой. Попросим Никанора Ивановича!
Дружный аплодисмент был ответом артисту. Удивленный Никанор Иванович вытаращил глаза, а конферансье, закрывшись рукою от света рампы, нашел его взором среди сидящих и ласково поманил его пальцем на сцену. И Никанор Иванович, не помня как, оказался на сцене.
В глаза ему снизу и спереди ударил свет цветных ламп, отчего сразу провалился в темноту зал с публикой.
— Ну-с, Никанор Иванович, покажите нам пример, — задушевно заговорил молодой артист, — и сдавайте валюту.
Наступила тишина. Никанор Иванович перевел дух и тихо заговорил:
— Богом клянусь, что...
Но не успел он выговорить эти слова, как весь зал разразился криками негодования. Никанор Иванович растерялся и умолк.
— Насколько я понял вас, — заговорил ведущий программу, — вы хотели поклясться богом, что у вас нет валюты? — и он участливо поглядел на Никанора Ивановича.
— Так точно, нету, — ответил Никанор Иванович.
— Так, — отозвался артист, — а простите за нескромность: откуда же взялись четыреста долларов, обнаруженные в уборной той квартиры, единственным обитателем коей являетесь вы с вашей супругой?
— Волшебные! — явно иронически сказал кто-то в темном зале.
— Так точно, волшебные, — робко ответил Никанор Иванович по неопределенному адресу, не то артисту, не то в темный зал, и пояснил: — Нечистая сила, клетчатый переводчик подбросил.
И опять негодующе взревел зал. Когда же настала тишина, артист сказал:
— Вот какие басни Лафонтена приходится мне выслушивать! Подбросили четыреста долларов! Вот вы: все вы здесь валютчики! Обращаюсь к вам как к специалистам — мыслимое ли это дело?
— Мы не валютчики, — раздались отдельные обиженные голоса в зале, — но дело это немыслимое.
— Целиком присоединяюсь, — твердо сказал артист, — и спрошу вас: что могут подбросить?
— Ребенка! — крикнул кто-то из зала.
— Абсолютно верно, — подтвердил ведущий программу, — ребенка, анонимное письмо, прокламацию, адскую машину, мало ли что еще, но четыреста долларов никто не станет подбрасывать, ибо такого идиота в природе не имеется, — и, обратившись к Никанору Ивановичу, артист добавил укоризненно и печально: — Огорчили вы меня, Никанор Иванович! А я-то на вас надеялся. Итак, номер наш не удался.
В зале раздался свист по адресу Никанора Ивановича.
— Валютчик он! — выкрикивали в зале, — из-за таких-то и мы невинно терпим!
— Не ругайте его, — мягко сказал конферансье, — он раскается. — И, обратив к Никанору Ивановичу полные слез голубые глаза, добавил: — Ну, идите, Никанор Иванович, на место!
После этого артист позвонил в колокольчик и громко объявил:
— Антракт, негодяи!
Потрясенный Никанор Иванович, неожиданно для себя ставший участником какой-то театральной программы, опять оказался на своем месте на полу. Тут ему приснилось, что зал погрузился в полную тьму и что на стенах выскочили красные горящие слова: "Сдавайте валюту!" Потом опять раскрылся занавес, и конферансье пригласил:
— Попрошу на сцену Сергея Герардовича Дунчиля.
Дунчиль оказался благообразным, но сильно запущенным мужчиной лет пятидесяти.
— Сергей Герардович, — обратился к нему конферансье, — вот уже полтора месяца вы сидите здесь, упорно отказываясь сдать оставшуюся у вас валюту, в то время как страна нуждается в ней, а вам она совершенно ни к чему, а вы все-таки упорствуете. Вы — человек интеллигентный, прекрасно все это понимаете и все же не хотите пойти мне навстречу.
— К сожалению, ничего сделать не могу, так как валюты у меня больше нет, — спокойно ответил Дунчиль.
— Так нет ли, по крайней мере, бриллиантов? — спросил артист.
— И бриллиантов нет.
Артист повесил голову и задумался, а потом хлопнул в ладоши. Из кулисы вышла на сцену средних лет дама, одетая по моде, то есть в пальто без воротника и в крошечной шляпке. Дама имела встревоженный вид, а Дунчиль поглядел на нее, не шевельнув бровью.
— Кто эта дама? — спросил ведущий программу у Дунчиля.
— Это моя жена, — с достоинством ответил Дунчиль и посмотрел на длинную шею дамы с некоторым отвращением.
— Мы потревожили вас, мадам Дунчиль, — отнесся к даме конферансье, — вот по какому поводу: мы хотели вас спросить, есть ли еще у вашего супруга валюта?
— Он тогда все сдал, — волнуясь, ответила мадам Дунчиль.
— Так, — сказал артист, — ну, что же, раз так, то так. Если все сдал, то нам надлежит немедленно расстаться с Сергеем Герардовичем, что же поделаешь! Если угодно, вы можете покинуть театр, Сергей Герардович, — и артист сделал царственный жест.
Дунчиль спокойно и с достоинством повернулся и пошел к кулисе.
— Одну минуточку! — остановил его конферансье, — позвольте мне на прощанье показать вам еще один номер из нашей программы, — и опять хлопнул в ладоши.
Черный задний занавес раздвинулся, и на сцену вышла юная красавица в бальном платье, держащая в руках золотой подносик, на котором лежала толстая пачка, перевязанная конфетной лентой, и бриллиантовое колье, от которого во все стороны отскакивали синие, желтые и красные огни.
Дунчиль отступил на шаг, и лицо его покрылось бледностью. Зал замер. — Восемнадцать тысяч долларов и колье в сорок тысяч золотом, — торжественно объявил артист, — хранил Сергей Герардович в городе Харькове в квартире своей любовницы Иды Геркулановны Ворс, которую мы имеем удовольствие видеть перед собою и которая любезно помогла обнаружить эти бесценные, но бесцельные в руках частного лица сокровища. Большое спасибо, Ида Геркулановна.
Красавица, улыбнувшись, сверкнула зубами, и мохнатые ее ресницы дрогнули. — А под вашею полною достоинства личиною, — отнесся артист к Дунчилю, — скрывается жадный паук и поразительный охмуряло и врун. Вы извели всех за полтора месяца своим тупым упрямством. Ступайте же теперь домой, и пусть тот ад, который устроит вам ваша супруга, будет вам наказанием.
Дунчиль качнулся и, кажется, хотел повалиться, но чьи-то участливые руки подхватили его. Тут рухнул передний занавес и скрыл всех бывших на сцене.
Бешеные рукоплескания потрясли зал до того, что Никанору Ивановичу показалось, будто в люстрах запрыгали огни. А когда передний черный занавес ушел вверх, на сцене уже никого не было, кроме одинокого артиста. Он сорвал второй залп рукоплесканий, раскланялся и заговорил:
— В лице этого Дунчиля перед вами выступил в нашей программе типичный осел. Ведь я же имел удовольствие говорить вчера, что тайное хранение валюты является бессмыслицей. Использовать ее никто не может ни при каких обстоятельствах, уверяю вас. Возьмем хотя бы этого Дунчиля. Он получает великолепное жалованье и ни в чем не нуждается. У него прекрасная квартира, жена и красавица любовница. Так нет же, вместо того, чтобы жить тихо и мирно, без всяких неприятностей, сдав валюту и камни, этот корыстный болван добился все-таки того, что разоблачен при всех и на закуску нажил крупнейшую семейную неприятность. Итак, кто сдает? Нет желающих? В таком случае следующим номером нашей программы — известный драматический талант, артист Куролесов Савва Потапович, специально приглашенный, исполнит отрывок из "Скупого рыцаря" поэта Пушкина.
Обещанный Куролесов не замедлил появиться на сцене и оказался рослым и мясистым бритым мужчиной во фраке и белом галстухе.
Без всяких предисловий он скроил мрачное лицо, сдвинул брови и заговорил ненатуральным голосом, косясь на золотой колокольчик:
— Как молодой повеса ждет свиданья с какой-нибудь развратницей лукавой...
И Куролесов рассказал о себе много нехорошего. Никанор Иванович слышал, как Куролесов признавался в том, что какая-то несчастная вдова, воя, стояла перед ним на коленях под дождем, но не тронула черствого сердца артиста. Никанор Иванович до своего сна совершенно не знал произведений поэта Пушкина, но самого его знал прекрасно и ежедневно по нескольку раз произносил фразы вроде: "А за квартиру Пушкин платить будет?" Или "Лампочку на лестнице, стало быть, Пушкин вывинтил?", "Нефть, стало быть, Пушкин
покупать будет?"
Теперь, познакомившись с одним из его произведений, Никанор Иванович загрустил, представил себе женщину на коленях, с сиротами, под дождем, и невольно подумал: "А тип все-таки этот Куролесов!"
А тот, все повышая голос, продолжал каяться и окончательно запутал Никанора Ивановича, потому что вдруг стал обращаться к кому-то, кого на сцене не было, и за этого отсутствующего сам же себе и отвечал, причем называл себя то "государем", то "бароном", то "отцом", то "сыном", то на "вы", то на "ты".
Никанор Иванович понял только одно, что помер артист злою смертью, прокричав: "Ключи! Ключи мои!" — повалившись после этого на пол, хрипя и осторожно срывая с себя галстух.
Умерев, Куролесов поднялся, отряхнул пыль с фрачных брюк, поклонился, улыбнувшись фальшивой улыбкой, и удалился при жидких аплодисментах. А конферансье заговорил так:
— Мы прослушали с вами в замечательном исполнении Саввы Потаповича "Скупого рыцаря". Этот рыцарь надеялся, что резвые нимфы сбегутся к нему и произойдет еще многое приятное в том же духе. Но, как видите, ничего этого не случилось, никакие нимфы не сбежались к нему, и музы ему дань не принесли, и чертогов он никаких не воздвиг, а, наоборот, кончил очень скверно, помер к чертовой матери от удара на своем сундуке с валютой и камнями. Предупреждаю вас, что и с вами случится что-нибудь в этом роде, если только не хуже, ежели вы не сдадите валюту!
Поэзия ли Пушкина произвела такое впечатление или прозаическая речь конферансье, но только вдруг из зала раздался застенчивый голос:
— Я сдаю валюту.
— Милости прошу на сцену! — вежливо пригласил конферансье, всматриваясь в темный зал.
И на сцене оказался маленького роста белокурый гражданин, судя по лицу, не брившийся около трех недель.
— Виноват, как ваша фамилия? — осведомился конферансье.
— Канавкин Николай, — застенчиво отозвался появившийся.
— А! Очень приятно, гражданин Канавкин, итак?
— Сдаю, — тихо сказал Канавкин.
— Сколько?
— Тысячу долларов и двадцать золотых десяток.
— Браво! Все, что есть?
Ведущий программу уставился прямо в глаза Канавкину, и Никанору Ивановичу даже показалось, что из этих глаз брызнули лучи, пронизывающие Канавкина насквозь, как бы рентгеновские лучи. В зале перестали дышать.
— Верю! — наконец воскликнул артист и погасил свой взор, — верю! Эти глаза не лгут. Ведь сколько же раз я говорил вам, что основная ваша ошибка заключается в том, что вы недооцениваете значения человеческих глаз. Поймите, что язык может скрыть истину, а глаза — никогда! Вам задают внезапный вопрос, вы даже не вздрагиваете, в одну секунду овладеваете собой и знаете, что нужно сказать, чтобы укрыть истину, и весьма убедительно говорите, и ни одна складка на вашем лице не шевельнется, но, увы, встревоженная вопросом истина со дна души на мгновение прыгает в глаза, и все кончено. Она замечена, а вы пойманы!
Произнеся, и с большим жаром, эту очень убедительную речь, артист ласково осведомился у Канавкина:
— Где же спрятаны?
— У тетки моей, Пороховниковой, на пречистенке...
— А! Это... постойте... это у Клавдии Ильиничны, что ли?
— Да.
— Ах да, да, да! Маленький особнячок? Напротив еще палисадничек? Как же, знаю, знаю! А куда ж вы их там засунули?
— В погребе, в коробке из-под Эйнема...
Артист всплеснул руками.
— Видали вы что-нибудь подобное? — вскричал он огорченно. — Да ведь они ж там заплесневеют, отсыреют! Ну мыслимо ли таким людям доверить валюту? А? Чисто как дети, ей-богу!
Канавкин и сам понял, что нагрубил и проштрафился, и повесил свою хохлатую голову.
— Деньги, — продолжал артист, — должны храниться в госбанке, в специальных сухих и хорошо охраняемых помещениях, а отнюдь не в теткином погребе, где их могут, в частности, попортить крысы! Право, стыдно, Канавкин! Ведь вы же взрослый человек.
Канавкин уже не знал, куда и деваться, и только колупал пальцем борт своего пиджачка.
— Ну ладно, — смягчился артист, — кто старое помянет... — И вдруг добавил неожиданно: — Да, кстати: за одним разом чтобы, чтоб машину зря не гонять... у тетки этой самой ведь тоже есть? А?
Канавкин, никак не ожидавший такого оборота дела, дрогнул, и в театре наступило молчание.
— Э, Канавкин, — укоризненно-ласково сказал конферансье, — а я-то еще похвалил его! На-те, взял да и засбоил ни с того ни с сего! Нелепо это, Канавкин! Ведь я только что говорил про глаза. Ведь видно, что у тетки есть. Ну, чего вы нас зря терзаете?
— Есть! — залихватски крикнул Канавкин.
— Браво! — крикнул конферансье.
— Браво! — страшно взревел зал.
Когда утихло, конферансье поздравил Канавкина, пожал ему руку, предложил отвезти в город в машине домой, и в этой же машине приказал кому-то в кулисах заехать за теткой и просить ее пожаловать в женский театр на программу.
— Да, я хотел спросить, — тетка не говорила, где свои прячет? — осведомился конферансье, любезно предлагая Канавкину папиросу и зажженную спичку. Тот, закуривая, усмехнулся как-то тоскливо.
— Верю, верю, — вздохнув, отозвался артист, — эта сквалыга не то что племяннику — черту не скажет этого. Ну, что же, попробуем пробудить в ней человеческие чувства. Быть может, еще не все струны сгнили в ее ростовщичьей душонке. Всего доброго, Канавкин!
И счастливый Канавкин уехал. Артист осведомился, нет ли еще желающих сдать валюту, но получил в ответ молчание.
— Чудаки, ей-богу! — пожав плечами, проговорил артист, и занавес скрыл его.
Лампы погасли, некоторое время была тьма, и издалека в ней слышался нервный тенор, который пел:
"Там груды золота лежат и мне они принадлежат!"
Потом откуда-то издалека дважды донесся аплодисмент.
— В женском театре дамочка какая-то сдает, — неожиданно проговорил рыжий бородатый сосед Никанора Ивановича и, вздохнув, прибавил: — Эх, кабы не гуси мои! У меня, милый человек, бойцовые гуси в Лианозове. Подохнут они, боюсь, без меня. Птица боевая, нежная, она требует ухода... Эх, кабы не гуси! Пушкиным-то меня не удивишь, — и он опять завздыхал.
Тут зал осветился ярко, и Никанору Ивановичу стало сниться, что из всех дверей в него посыпались повара в белых колпаках и с разливными ложками в руках. Поварята втащили в зал чан с супом и лоток с нарезанным черным хлебом. Зрители оживились. Веселые повара шныряли между театралами, разливали суп в миски и раздавали хлеб.
— Обедайте, ребята, — кричали повара, — и сдавайте валюту! Чего вам зря здесь сидеть? Охота была эту баланду хлебать. Поехал домой, выпил как следует, закусил, хорошо!
— Ну, чего ты, например, засел здесь, отец? — обратился непосредственно к Никанору Ивановичу толстый с малиновой шеей повар, протягивая ему миску, в которой в жидкости одиноко плавал капустный лист.
— Нету! Нету! Нету у меня! — страшным голосом прокричал Никанор Иванович, — понимаешь, нету!
— Нету? — грозным басом взревел повар, — нету? — женским ласковым голосом спросил он, — нету, нету, — успокоительно забормотал он, превращаясь в фельдшерицу Прасковью Федоровну.
Та ласково трясла стонущего во сне Никанора Ивановича за плечо. Тогда растаяли повара и развалился театр с занавесом. Никанор Иванович сквозь слезы разглядел свою комнату в лечебнице и двух в белых халатах, но отнюдь не развязных поваров, сующихся к людям со своими советами, а доктора и все ту же Прасковью Федоровну, держащую в руках не миску, а тарелочку, накрытую марлей, с лежащим на ней шприцем.
— Ведь это что же, — горько говорил Никанор Иванович, пока ему делали укол, — нету у меня и нету! Пусть Пушкин им сдает валюту. Нету!
— Нету, нету, — успокаивала добросердечная Прасковья Федоровна, — а на нет и суда нет.
Никанору Ивановичу полегчало после впрыскивания, и он заснул без всяких сновидений.
Но благодаря его выкрикам тревога передалась в 120-ю комнату, где больной проснулся и стал искать свою голову, и в 118-ю, где забеспокоился неизвестный мастер и в тоске заломил руки, глядя на луну, вспоминая горькую, последнюю в жизни осеннюю ночь, полоску света из-под двери в подвале и развившиеся волосы.
Из 118-й комнаты тревога по балкону перелетела к Ивану, и он проснулся и заплакал.
Но врач быстро успокоил всех встревоженных, скорбных главою, и они стали засыпать. Позднее всех забылся Иван, когда над рекой уже светало. После лекарства, напоившего все его тело, успокоение пришло к нему, как волна, накрывшая его. Тело его облегчилось, а голову обдувала теплым ветерком дрема. Он заснул, и последнее, что он слышал наяву, было предрассветное щебетание птиц в лесу. Но они вскоре умолкли, и ему стало сниться, что солнце уже снижалось над Лысой Горой, и была эта гора оцеплена двойным оцеплением...