атеистов

Да бля..

Вести из Барнаула.

Её бюджет огромен, штаты раздуты, а работа малоэффективна.

Наше государство потратило на полицию в 2016 году — 1,943 трлн. руб, в 2017 году собирается потратить 1,967 трлн руб., в 2018 году — 1,994 трлн руб., а в 2019 году — 2,006 трлн руб. бюджета, однако эти средства расходуются неправильно,из-за воровства и неправильного устройства самой полиции. За те же деньги Россия могла бы иметь более компактную и эффективную полицию, а сами полицейские — достойную зарплату. К такому выводу пришли эксперты Института проблем правоприменения.

Структурные «косяки».

Среди многочисленных недостатков отечественной полиции, один из главных – это ее структура, состоящая из многочисленных служб, каждая из которых вроде бы занимается только одним делом. Так дорожно-патрульная служба (ДПС) следит за порядком на дорогах, служба участковых и инспекторов по делам несовершеннолетних (УУП и ПДН) — за порядком на вверенной им территории, патрульно-постовая служба (ППС) — за порядком на улицах. Дежурная часть — принимает сообщения о преступлениях, а вневедомственная охрана охраняет объекты (недавно ее передали в ведение Росгвардии).

В реальности задачи служб пересекаются. ППС помогает участковым, а те патрулируют улицы, и так далее, как на самом деле принято в других странах, где полицейский сегодня регулирует движение, завтра патрулирует улицу, послезавтра — ходит по домам...

Искусственное разделение усложняет работу российским полицейским, их узкая квалификация приводит к раздуванию штата, мешает взаимозаменяемости и универсальности. Кроме того, полиция в России традиционно милитаризирована, что сильно усложняет ее функционирование, заставляя тратить по 10% рабочего времени на ежедневные разводы.

В то же самое время, считают эксперты, те люди, которые расследуют преступления и ловят преступников, оперативные уполномоченные, составляют в полиции меньшинство! У них тоже существует специализация: кто-то работает по пропавшим без вести, кто-то — по экономическим преступлениям, кто-то - по наркотикам.

Главный бич оперативников — бюрократизация. Если во всем мире верна поговорка «два дня работаем — день оформляем», то для России так: «день работаем — два оформляем», потому что любой свой шаг они вынуждены «прикрывать бумагой» на случай проверки разного рода начальством. К тому же их деятельность оценивается централизованно — по набору показателей, спущенному из Москвы. Одни преступления («выгодные», такие как тяжкие экономические или тяжкие насильственные) расследуются активно, другие (мелкие мошенничества или мелкие же кражи) – стараются просто «задвигать». Результатом такой избирательной практики становится полная потеря начальством, которое требует только бумажной отчетности, связи с реальностью.

Бумажные моря.

Кстати, о бумагообороте. Российская полиция живет в докомпьютерном веке, все свои действия она вынуждена фиксировать на бумаге, причем часто от руки. Подсчитано, что участковые, например, тратят на это до половины рабочего времени.

Начальники территориальных отделов подписывают за день сотни бумаг. В его подписи нуждается почти все: заявления от граждан, задания из областного управления, запросы разных органов власти, планы совместных мероприятий, справки, отчеты, внутренние документы отдела — журнал учета хранения оружия и боеприпасов, книга учета сообщений о происшествиях, журнал задержанных лиц и т.д. А еще рапорты, поручения, отчеты о выполнении поручений, кадровые и хозяйственные вопросы... И так каждое утро все, что за предыдущие сутки изготовили его подчиненные.

Но участковым уполномоченным намного тяжелее. Они отвечают: «за контроль и расследование преступности на своем участке, за общую обстановку — чтобы алкоголики не уходили в запои, досрочно освобожденные не остались без работы, а дети — без попечения родителей; за тем, чтобы в магазинах не продавали водку без лицензии, в ресторанах не работали нелегальные мигранты. Кроме того, обходят население, ведут прием, участвуют в рейдах, работают по вызовам, по просьбе оперативников и следователей опрашивает людей (чтобы «выяснить», «установить», «уведомить» и т.д.), вместе с патрульными участвуют в охране массовых мероприятий, помогают военкоматам, больницам, школам, местным администрациям и прочее, и прочее. Участковые в ответе за все, включая осмотр мертвецов на дому — на предмет обнаружения следов насильственной смерти...»

И каждый свой шаг они обязаны фиксировать на бумаге.

Именно участковые изготавливают большую часть бумаг, а это — это от 10 до 50 страниц, заполненных преимущественно от руки. Даже подготовка документа о том, что «ничего не случилось», занимает часы рабочего времени. Стоит ли говорить, что часто эти бумаги носят чисто формальный, а иногда и имитационный характер...

Не меньше бумаг приходится в полиции писать и заполнять дежурному, причем и таких, совершенно бессмысленных, доставшихся по наследству из советского прошлого, как «Журнал радиационного и химического наблюдения»...

При этом, современные технологии идут как будто мимо российской полиции.

Лишние люди и функции.

Еще одна «лишняя», но весьма многочисленная часть в структуре полиции - так называемые штабы: разного рода помощники, секретари, аналитики...

Их существование оправданно, они выполняют несомненно нужную и важную работу, например, с тем же пресловутым документооборотом. Но при этом их статус равен статусу оперативников или сотрудников патрульной службы, что дает им право на такие же льготы.

Среди льгот и ранний выход на пенсию, причем размер пенсии по российским нормам очень приличный – от 20 до 30 тыс. рублей. И это уже для сотрудников с 20-летним стажем, то есть по сути - в 40-летнем возрасте!

Одно дело, когда досрочную пенсию получают оперативники или патрульные, которые 20 лет имели ненормированный рабочий день, плохие условия труда, временами рисковали жизнью. И другое — когда эту же пенсию получают сотрудники штабов — клерки, просидевшие те же 20 лет с 8.00 до 17.00 в конторе...

На 2 оперативников в полиции приходится примерно 1 начальник или штабной работник.

Кроме того, на деятельность полиции сильно влияет и то, что она часто выполняет не свойственные ей функции: лицензирование частных охранных предприятий, выдача разрешений на оружие, водительских прав, паспортов, контроль за легальным оборотом наркотиков, контроль качества продуктов, разрешений на торговлю...

Полиция в России прежде всего реагирует на угрозу: убийства, кражи, драки или пьянство. Но при этом она не выполняет как минимум еще две важнейшие функции, которые свойственны полиции в развитых странах: сервиса и предупреждения преступлений.

Сервис — это из того анекдотического примера про кошку, которая залезла на дерево: приедут и снимут. Сломался автомобиль на дороге — приедут и довезут до сервиса. Случилась авария — приехали два полицейских: один занимается оформлением — второй сразу берется организовывать движение. В час-пик собралась пробка — тут же появится регулировщик. Проходит массовое мероприятие — полиция расставляет указатели на ближайшие парковки, чтобы люди не бросали машины, где попало. Ничего этого наша полиция сейчас не делает...

Предупреждение или расширенная превенция — это выявление групп риска и работа с ними. С трудными подростками, с пьющими, с наркозависимыми. В Швеции, например, полиция не только поможет «оступившемуся» трудоустроиться, но и пришлет ему билет на деревенский праздник на выходные. Чтоб не запил дома, а пошел туда, где сильно выпивать неудобно.

Такого рода деятельность российской полиции почти незнакома.

Чтобы сделать полицию универсальной, избавить ее от ненужной бумажной работы, освободить от лишних функций, заставить выполнять необходимые функции, сократить штабы и поднять зарплату — чтобы все это стало реальностью, полицию прежде всего надо децентрализовать. Не всю, конечно, — межрегиональные преступления, борьба с террором и организованной преступностью — подобные вещи должны остаться на федеральном уровне. Но за общественный порядок, регулирование движения, расследование большинства преступлений должны отвечать местные или региональные власти. Иначе просто не может быть в такой огромной стране, как Россия. Полицию Чукотки и Петербурга нельзя оценивать по одной шкале, в Москве и в Челябинске надо бороться совсем с разными наркотиками. И руководить всем из Москвы нельзя — какой смысл в том, что у всех российских участковых есть один общий начальник?

При этом жизненно необходимо, чтобы в работе полиции принимали участие региональные и местные власти. Реформа полиции в России должна предусматривать переход к универсальности.

Доклад Института проблем правоприменения - http://www.enforce.spb.ru/images/Products/report_municipal_IRL_KGI_2015_web.pdf

«Две недели я провел в плену в Беларуси. Держали в подвале, допрашивал кадыровец» — 19-летний сержант ВСУ, которому ампутировали ноги и пальцы на руках

«В Беларуси нас держали в подвале: 65 человек», — вспоминает 19-летний украинский сержант Данила Мельник. Одну кисть руки парню оторвало при взрыве, на другой остался только один целый палец, из-за обморожения ему ампутировали обе стопы. Мельника нашли российские военные и несколько недель удерживали в плену на территории Беларуси, говорит парень. 

Данила из обычной украинской семьи: вырос в поселке под Киевом. Мама зарабатывала швеей, одна растила троих детей. Данила — младший.

В 2019 году, окончив школу, Мельник решил поступать в военный колледж во Львове: 2,5 года учиться, и звание сержанта, командира взвода пехоты. После можно пойти либо на службу в армии, либо получать высшее военное образование.

«Захотелось попробовать себя в армии. Это хорошая профессия, — говорит Данила. — В Украине к военным относятся с уважением. И во время учебы бывали, конечно, начальники, которых «не попустило», но нет дедовщины. Украинская армия действительно вышла на новый уровень.

Мама не отговаривала — у меня такое воспитание, что если захотел, то что она уже мне скажет».

26 февраля 2022 года у Мельника ожидался выпуск.

После со своей бригадой они должны были ехать служить в часть, оттуда на какое-то время на Восток, в ротацию, вспоминает парень. Но началась война.

«У нас паники не было, все было слажено. 26 февраля состоялся выпуск, дальше нас распределили по частям, как и планировалось.

27-го я уже участвовал в боевых действиях, — говорит Данила. — Страшно не было, сожаления, что пошел в армию, тоже. Хотелось защищать страну — это же они пришли на нашу землю, а не мы на них напали. В наш дом пришел враг.

Данила бился под Киевом. 7 марта попали ближе к пригородам: Ирпень, Буча, в те районы, рассказывает парень.

«Там мы попали в засаду. Было очень жарко, большая часть наших смогла выбраться, но эвакуации не было — слишком много русских. Там меня ранило.

Был взрыв, мне оторвало левую кисть, также осколки попали под ягодицу. Я вылез, на адреналине заполз в кладовку в каком-то дворе. Там провел несколько дней, после меня нашли русские солдаты. Если бы не нашли — наверное бы, там и умер, — говорит Данила. — Потому что меня ранило и в правую руку, она перестала нормально функционировать. Я не мог даже себя перевязать, правая рука была вялая, онемевшая.

В той кладовке я отключился, через какое-то время пришел в себя — но был уже абсолютно без сил. Так я пролежал дня два, периодически терял сознание. Во время этого всего получил и обморожения. Я понимал, что происходит, но был очень истощен».

Мельник говорит, что русские солдаты, которые его нашли, сначала оттащили его в какой-то двор.

«Там угрожали оружием, стреляли рядом, рассказывали, какие мы нацисты, убиваем детей — вся эта русская балалайка. Какое-то время допрашивали: где артиллерия, где что. Бессмысленные вопросы, ведь я особо и не знал ничего такого. Пугали убийством, расправой — но мне уже было пофиг. Ведь я пока лежал в той кладовке, думал, что все, это конец. Может, поэтому после мне и было уже не страшно, — говорит Данила. — Потом другие солдаты, пацаны помоложе, оказали мне медицинскую помощь, подкормили, немного растормошили меня — ведь я же два дня ничего не ел, не пил.

После меня загрузили в грузовик и увезли. Там я был один, но сбежать не было вариантов: от ранений был очень истощен, почти не мог двигаться.

Ехали где-то по Украине, маршрут не знаю. Точно не помню, но минимум однажды останавливались на ночь, меня заносили в какое-то здание ночевать, но повязки не меняли.

После, еще где-то на территории Украины, меня присоединили к раненым русским солдатам. Нас перевозили в Беларусь вертолетом, примерно по 10 человек. В Беларуси сначала был мобильный госпиталь: это такой как большая палатка, желтое надувное здание в поле. Где он конкретно находился — я не знаю», — говорит Данила Мельник.

Судя по информации, которую собирал телеграм-канал «Беларускі Гаюн», это могло быть в российском лагере возле Речицы, возле Комарина или в Боково.

«Там увидели, что я украинец: форма была в крови, ее давно сняли, но я оставался в термобелье. На нем заметили украинский герб и начали между собой советоваться. Я слышал отрывки, что-то говорили про Женевскую конвенцию, что не надо мучить.

Сделали наркоз мне, немного подшили рану возле ягодицы, перевязали и обработали раны на руке. И пока я еще «плавал» от анестезии, меня отвезли в какой-то подвал. Где он был, сказать не могу, но сложилось впечатление, что это была какая-то воинская часть».

Но почему Данила уверен, что это происходило на территории Беларуси?

«Об этом говорил кто-то из русских военных. Там, где меня удерживали, были только украинские пленные и российские военные, в основном, военная полиция. И кто-то из россиян проговорился, что мы в Беларуси, — объясняет Мельник. — Но за все время в том подвале я не видел ни одного белоруса, только люди в российской военной форме с российскими флажками на ней».

В подвале, куда поместили раненого Данилу, была маленькая комнатка с раскладушками: без белья или матрасов, просто пружины.

«Мне повезло, что я был на носилках, — вспоминает он. — Сначала я был один, потом привели второго украинца. Затем потихоньку пленных довозили.

Когда пленных стало больше, нас перевели в большую комнату. Там вместо кроватей стояли такие большие длинные деревянные столы вдоль стенок. На них можно было лечь.

Кормили, но не армейскими пайками. Давали какую-то кашу, кажется, перловку, и суп как вода: одна картофелина плавает и капустинка.

Воды было мало. Вместо туалета — одно ведро на всех. Его периодически выносил кто-то из пленных под присмотром российского военнослужащего.

Потихоньку людей в подвале становилось больше, мест на «столах» на всех не хватало. Были не только военные, очень много было гражданских. Некоторых забирали прямо из домов под Киевом, привозили оттуда в тот подвал. Раненых вместе со мной было только трое. Все мужчины — была одна женщина, но ее содержали отдельно.

Раз в несколько дней приходили медики, проверяли раненых. Перевязывали мне руки. О том, что у меня обморожения, я тогда даже не думал, так как никогда с таким не сталкивался раньше.

Из подвала никуда не выпускали. Всех периодически забирали на допросы. Спрашивали чушь какую-то: где родился, где учился, какая семья, служил ли, был ли в АТО. Некоторых пленных снимали на фото или видео. Некоторых били, угрожали. Сообщить семье, что жив, возможности не было никакой. Но некоторых пленных снимали для российских новостей, тем давали связаться с семьей.

Большинство русских солдат, которых я видел, были славянской внешности, но были и буряты.

В плену я встретил двух украинцев, которые попадали к чеченцам. Один рассказывал: «Мне чеченцы сказали, чтобы я не переживал, мол, мы делаем свою работу, ты свою. Обходились вполне нормально». А второй вспоминал, что чеченцы не стали его связывать, вместо этого просто прострелили обе ноги — чтобы не сбежал.

К нам в подвал тоже заходил какой-то кадыровец, допрашивал некоторых. Понты колотил: включил камеру на телефоне, что-то жевал и показывал собеседнику, мол, какой он вояка.

Нам говорил: сейчас мои кадыровцы приедут, здесь вам будет!

После он еще раз зашел в подвал и начал кричать: чего они сидят с открытыми глазами?! После этого нам завязали глаза, кому тряпками, кому даже туалетной бумагой и скотчем. Зачем, я не понял — все равно же в подвале сидим.

Но когда тот кадыровец ушел, нам разрешили снять повязки.

Некоторые российские военные были нормальные, некоторые — зомбированные, которые рассказывали нам: вы нацисты, Донбасс 8 лет бомбили! За любые татуировки объявляли человека нацистом. Дерево наколол себе? Нацист!

Однажды залетел какой-то российский военный, полчаса кричал о том, какие мы нацисты. Кричал: вы женщин насиловали, детей убивали!

Покричал, после сказал: «Б***, с кем я разговариваю!?» И ушел.

А ведь я не имел никакого доступа к информации, к новостям: сначала боевые действия, после плен. О том, что Россия нас, оказывается, «освобождает от нацизма», я просто не успел услышать. А тут постоянно: «Нацизм! Нацизм!»

Я был в шоке: какой нацизм? В чем прикол? В чем проблема?»

В этом подвале Данила провел две недели. Когда набралось 65 человек, пленных начали вывозить в Россию.

«Говорили, что из этого подвала пленных людей партиями везли в какое-то СИЗО на территории России. В какой город конкретно, не знаю. Говорили, что пленных отвозят либо в СИЗО, либо в какие-то палаточные лагеря, тоже на территории России.

Но мне повезло, потому что медики сказали: этот ранен, он там умрет через пару дней. И меня увезли не в СИЗО, а в Рыльск (город в Курской области РФ недалеко от границы с Украиной).

Ребята из военной полиции были нормальные, они даже маски поснимали по дороге. Угощали сигаретами. После сообщили нам: все, въехали в Россию!»

В Рыльске Данилу положили в обычную больницу. Говорит, врачи относились к нему по-людски. В больнице медики занялись его обморожениями: ампутировали обмороженные пальцы на правой руке парня (необратимые изменения в тканях из-за обморожения начинаются через несколько часов, а Данила провел на холоде в полусознательном состоянии два дня). Заметили обмороженные пальцы на ногах — их тоже пришлось ампутировать. Стопы пока не трогали.

«Из Рыльска меня перевели в военный госпиталь в Курске.

Там был адекватный врач: уже ходили слухи, что пленных украинцев будут менять. А было уже понятно, что мне придется ампутировать и ступни. И доктор не стал, сказал, чтобы я нормально доехал, он операцию не будет делать, — рассказывает Мельник.

— Лежал я в палате с другими украинскими ранеными. В коридоре возле палаты дежурили русские из военной полиции. Они нам рассказывали: «Мы здесь вас не охраняем, потому что куда можете пойти? Мы здесь вас защищаем, чтобы вас местные не убили!»

Мы с ними иногда разговаривали. Я объяснял: какой нацизм? Мне 19 лет, я делал, что хотел, меня никто не ущемлял, ни к чему не принуждал! Откуда нацизм?

Также те, из военной полиции, рассказывали нам «Новости»: что якобы с Киевом уже русские договорились и сейчас остались от Украины только западная часть и сам Киев, так как в нем «нацисты отстреливаются и детьми прикрываются». А в остальных городах уже якобы российский рубль и русские туда продукты возят.

Я позже, после освобождения, видел своими глазами разбитые русские колонны под Киевом. Вот так и договорились! А те русские ребята из военной полиции и сами верили в свои слова, ведь насмотрелись телевидения.

Больничные санитарки старшего возраста нам тоже говорили: «Вот был СССР, всем было хорошо, все дружили! А тут Украина резко начала щемить русскоязычных!»

Также в Курске меня приходили допрашивать из ФСБ. Откуда, что, как, какие-то протоколы составляли…»

В середине апреля пошли слухи, что возможен обмен пленными.

«Я ничего не ожидал, так как знал, что после 2014 года некоторые ребята и по два года проводили в плену. Готовился к худшему, — вспоминает парень. — И плюс пленные украинцы рассказывали, что русские их уже возили якобы на обмен. А потом говорили пленникам: вот, видите, ваши не приехали, хрен положили на вас!

Я в это не верил, так и говорил ребятам: это русские вас так сломать хотят, бензина у них много, могут и покатать туда-сюда. И после я интересовался у наших военных, а были ли обмены, которые впоследствии отменялись. Меня наши заверили — не было».

Но как не сойти с ума, если ты в 19 лет сидишь в плену, ранен, с искалеченными руками и готовишься к ампутациям еще и на ногах?

«Для меня главное было, что выжил. И уже хорошо. Не умер во время боя, не умер пока в кладовке той лежал, а остальное — мелочь. Хотел вернуться домой. Иногда молился, чтобы у всех дома было все хорошо. Старался сберечь психику», — отвечает Данила.

21 апреля Мельника все же обменяли.

«Из Курска меня перевезли в Севастополь, оттуда машиной в Украину. Там поменяли. Но из курского госпиталя меняли не всех, некоторые пленные остались. Не знаю, как и по какой системе отбирали людей, — говорит Данила. — Ну и от своих прежде всего я позвонил маме: она же вообще не знала, где я, только надеялась, что жив. После душ, чистая одежда… Глянул новости — все хорошо, совсем не так, как русские рассказывали».

После парня положили в киевскую больницу. Там все же ампутировали стопы.

Бедные безоружные мальчики в трусиках

Жертва телевизора и православный джихад

В Екатеринбурге сегодня утром был совершен самый настоящий теракт,  исполнителем которого оказался на радикал-исламист, а русский православный человек по имени Денис Мурашов.

Рано утром Мурашов на автомобиле, начиненном газовыми баллонами, въехал в кинотеатр, где идет показ фильма «Матильда», и поджег его. Сам водитель попытался скрыться с места происшествия, но был задержан полицией.

Российские СМИ сообщают, что Денис Мурашов психически нездоров, и состоял на учете у психиатра. Но вот тут-то как раз начинаются странности. Потому что с одной стороны очевидно, что человек действительно болен. А с другой — Мурашов ничем не отличается от тысяч россиян, которые придерживаются тех же взглядов. Достаточно почитать его аккаунт в соцсети, чтобы это понять. Он ненавидит геев, считает украинскую власть сатанинской, убежден, что необходимо запретить и уничтожить все, что не вписывается в его систему ценностей, обвиняя некую 5-ую колонну оппозиционеров и просматривая руку Запада. Но это власть вполне официально как раз оправдывает и поддерживает.

Ничего удивительного в том, что произошло, нет. Российские сми давно уже травит своих граждан и граждан соседних государств самой безумной и агрессивной пропагандой, замешанной на православном и коммунистическом мракобесии. По телевизору рассказывают о распятых детях, психически больную Поклонскую вместо того, чтобы лечить, делают национальным героем и делегируют в парламент, популярный телеведущий призывает сжигать сердца геев на кострах. В такой атмосфере люди вполне объяснимо начинают совершать безумные поступки. Ведь их подводят к мысли, что так и правильно поступать.

Предыдущие три года невидимая рука телевизора направляла таких деятельных психов в основном на Донбасс — убивать граждан соседнего государства. Но после того, как Наталья Поклонская, развила бурную деятельность внутри России и стала бороться с «Матильдой», фанатики вслед за ней обратили свой гнев против «сатанистов в кинотеатрах». И это только начало. Потому что фарш невозможно провернуть назад. Пропаганда уже открыла ящик пандоры, убедив россиян, что они находятся в кольце национал-предателей и врагов. А раз убивать можно врагов бендер-укропов, то почему нельзя делать подобное в РФ?

Легко объявить одного отдельно взятого человека сумасшедшим. Но чем он отличается по своим взглядам от той же Поклонской?

Посмотрите это видео, если не видели его раньше.  То, что Поклонская говорит журналистам, идентично тому, что Денис Мурашов пишет на свой страничке в Одноклассниках. 

Вот для сравнения — знаменитое обращение одного из «ополченцев» ДНР, записанное еще в 2014 году. Боец так называемой «Русской православной армии» (ее флаг на заднем плане) обещает убивать украинцев, потому что они одурманены при помощи мультфильма «Губка Боб» и прочих «мутантов».

Было бы смешно, если бы за спиной у этого дебила не висел автомат. Представляете, скольких невинных людей покрошили такие дегенераты? Смотрел «Губку Боба»? Умри, сука! До сих пор в Донбассе не могут найти множество людей, которые пропали  в 2014-2015 годах. Это те, кто попали в руки таким вот «ополченцам», и сейчас лежат на дне шахтных отстойников.

Проблема в том, что российское телевидение три года называло таких вырожденцев «народным ополчением», «простыми шахтерами и трактористами, которые хотят говорить на родном языке» и «антифашистами». Почему же теперь простого уральского мужика Дениса Мурашова, который мыслит точно так же, как этот борец с фашизмом, теперь объявляют сумасшедшим? Что за несправедливость? Он же как раз правильный и логичный результат навязаной пропаганды.

Вот типичные участники митинга весны 2014 года в Донецке. Почему им можно было организовывать референдум и решать судьбу целого региона, разнеся его начиная от супермаркетов и банкоматов, а Денису Мурашову нельзя один несчастный кинотеатр спалить?