Документ убойный. И вдвойне убойным его делает то, что все это написано большевистским чиновником, которого Ленин охарактеризовал как "честного человека и партийца".
Итак, «Доклад о положении в Курской губернии», написанный в начале 1919 года членом военной инспекции Б. Майзелем. Орфография и пунктуация автора сохранены.
«Общее положение в Курской губернии очень плохое. Наблюдается массовое недовольство Советской властью, причем это недовольство прогрессирует. В некоторых уездах частые восстания, коммунистов ненавидят и во многих местах ищут случая убить советского работника. Причины такого печального явления различны. Главные следующие:
1) продовольственный вопрос, 2) чрезвычайный налог, 3) мобилизации, 4) отсутствие литературы и плохая постановка агитации на местах и 5), самое главное, это хулиганство негодяев, называющих себя коммунистами.
Не касаясь продовольственной системы, одобренной ЦИК, я опишу несколько картинок, которым я был свидетелем.
Слишком больно истому коммунисту видеть несчастную плачущую женщину, у которой отобрали 20 фунтов муки, она умоляет, падает на колени, обливается слезами, а её грубо отталкивают. Таких случаев я видел много. Трудно себе представить, что переживает вдова, имеющая пятеро детей, отдавшая последнюю подушку и пустившаяся в далёкие края, чтобы купить немного хлеба для
голодающих детей.
Этот хлеб у неё грубо отбирают и всякие мольбы о пощаде высмеиваются. Заградительные отряды бесчинствуют, действуют далеко не в том духе, как красноармеец, о котором тов. Ленин говорил, что он взял винтовку для защиты женщины, собирающей в лесу хворост. Понятно, что эти женщины никогда не поверят в прекрасный идеал коммунизма.
Но самое главное не в физических страданиях этих женщин, а в том, что среди них и вообще среди голодающих распускаются слухи, к сожалению, большей частью не лишённые оснований, что «комиссары и коммунисты» имеют всего вдоволь.
Везде лица, стоящие у власти и близко к
продкомам и ЧК, злоупотребляют продуктами. Я был свидетелем, как после того, когда, несмотря на мольбы и слёзы, отбирали у несчастной вдовы 20 фунтов муки, а через десять минут писали ордер знакомым на 5–6 пудов.
Когда я агитирую за продовольственную
политику Совнаркома, меня засыпают тысячами примеров злоупотреблений ответственных работников. В Московских больницах больные не получают даже золотника масла или сахара, а заведующий Московским продкомом Соль выписывает себе ордера на масло, сахар, яйца и рис. Я знаю случай, когда из больницы г. Ярославля выписывали знакомым рис, а больные, наверное, не получают
его.
Вот в чём ужас положения. Как может относиться голодный
к нашей агитации за тепершнюю систему продовольственной политики,
когда он знает, что тот, кто проповедует необходимость
лишений и голода, сам сыт.
Если в Курской губернии продовольственный вопрос так остр, что же тогда в Олонецкой, Вологодской
и тому подобных. В этом отношении необходимо что–то предпринять. А то мы превратимся в людей, засевших в тёплые местечки, и постепенно перестанем чутко относиться к народным бедствиям.
Чрезвычайный налог обречён на неудачу, но восстаний и недовольства он вызывает чрезвычайно много. 10 миллиардов было бы трудно выкачать, если аппарат взыскательный был налажен, но теперь налог изыскивается самыми примитивными мерами. Понят-
но, что ничего хорошего из этого выйти не может. Какой–нибудь крестьянин в пьяном виде похвастался богатством, и на него накладывается громадный налог, а кто действительно богат, бывает не обложен.
Большей частью в деревнях налоги накладываются
на личной почве. Понятно, что при таких условиях в Тимском, например, уезде не удастся взыскать 37 миллионов, а восстания там каждый день два–три, причём нередки расстрелы.
В Новооскольском уезде имеется громадное село Великая Михайловка с 26 000 жителями. Большинство из жителей кустарники [кустари], теперь там занятий никаких нет, ибо Курский Совнархоз, несмотря на неоднократные просьбы дать селу заказы на изделия из кожи, дерева
и т.п., не обращает внимания на эти просьбы. Даже кожа, получаемая на месте, тоже увозится в Курск. На этой почве очень сильное недовольство Советской властью.
К этому присоединился чрезвычайный налог на село 4 000 000. Взыскание шло с натяжкой, тогда исполком посадил 200 человек в тёмный и сырой погреб, многие
просидели до 22–х дней, тогда удалось взыскать ещё немного. Теперь несколько из сидевших заболело.
Но по окрестным сёлам на расстоянии 50–ти вёрст эта история рассказывается ещё с прибавлениями, будто в погреб накачивали воду и несколько из сидевших
утонуло. Но если бы не было случая, то не было бы и прибавлений.
Я осматривал этот погреб и не знаю, как можно в нём высидеть 22 дня. Всего до погреба и после взыскано 800 000 рублей, больше не удастся уже ни в коем случае. И вот за пары сот тысяч мы возбудили против себя целое село, по величине равное некоторым губернским городам, населённое рабочими.*
Хулиганы, посадившие в погреб, и исполком говорили, что это они делают по декрету, что Курск и Москва виноваты, а не они.Курск пишет: примените строгие меры, но инструкций не прислали, а Москва Курску не прислала.
Во всех деревнях чрезвычайный налог испортил наладившиеся было отношения с крестьянами, везде началось сильное недовольство, чреватое опасностями. Весьма понятно, что крестьянство не хочет воевать. Исходя из этого, мы должны осторожно производить мобилизации и учитывать
психологию масс. А Орёл и Курск действуют как раз в противоположном направлении.
Например, объявляется мобилизация 97–го года, а затем 99–го, а не 98–го. На этой почве произошло в Тиму восстание. Толпа хотела растерзать комиссара, говоря, что он лично заинтересован не призывать 98 год. Только спустя некоторое
время был призван и этот год. По приказу из Орла произведена мобилизация унтер–офице-
ров, прошедшая с громадным трудом. Их послали в Орёл, но оттуда они были отосланы обратно за ненужностью. То же самое было и с мобилизацией офицеров и чиновников военного ведомства. Не говоря уже о расходах и прочее, [это] страшно подрывает авторитет уездвоенкомов. В Тимском и Новооскольском уездах на этой почве были серьёзные вспышки.
При мобилизации лошадей не принимается во внимание, что жеребец нужен для завода или что кобыла должна скоро принести плод. Что особенно важно теперь, когда, к сожалению, все наши конские заводы разрушены и хорошие породы лошадей заметно уменьшаются в количестве.[…].
Но самое страшное зло, которое творится на местах, это то, что люди, стоящие у власти, вместо того, чтобы успокаивать население и объяснять животрепещущие вопросы, в большинстве слу-
чаев действуют наоборот. Особенно вредят нам негодяи, которые, действуя под флагом коммунизма, дискредитируют Советскую власть. Вместо коммунизма и братства и защиты угнетённых они вызывают кровь и стоны. Фабрика контрреволюционеров не миф
и не выдумка, а, к сожалению, она работает на всех парах, её деятельность прогрессирует с каждым днём. Фабрикантами являются разные «комиссары и коммунисты», из которых часть действует сознательно, а другая часть поняла коммунизм, как господство насилия и хулиганства. Понятно, что в деревнях есть и наши враги, но повод для контрреволюционной агитации дают «свои».
Более 90 % крестьян были бы настроены за советскую власть, но они темны, газет не получают и не знают, что Центральное правительство против хулиганств. Почему мы имеем в деревнях 90 % врагов вместо друзей. Их заставляют браться за оружие, а потом расстреливают за «контрреволюцию». Неудивительно поэтому, что деревня становится контрреволюционной и что каждый день бывают восстания.
Когда я был в Тиму, ко мне явилась женщина, дрожащая, и рассказала следующее: в деревне Пузачах к ней на квартиру комбед поселил «коммуниста». Она вдова, имеет четырёх детей и старых родителей.Этот негодяй терроризирует всю семью, расхищает всё имущество, каждую минуту угрожает убийством или при криках всей семьи бросается на мать, эту вдову, с ножом, угрожая зарезать. Она обратилась по этому поводу к председателю уисполкома, но
он ответил, что исполком «такими пустяками не занимается». Случайно она узнала про нашу комиссию, и я передал это дело в ЧК с просьбой расследовать это дело, что мне обещано. Но если бы она сама обратилась в ЧК, её даже не выслушали бы, а может и про-
гнали бы. […]
Председатель партии Кретов пьянствует. Председатель ЧК Крышкевич тоже не прочь выпить, вообще весь исполком пьянствует. […] Раздоры, дрязги на личной почве между всеми от-
ветственными работниками доминируют над всем. Всякие государственные интересы отступают на задний план. Кроме заведующего агитационно–просветительным отделом Терехова нет ни одного настоящего коммуниста (Терехов — ученик Горина). Но и его выжи-
вают оттуда.
Заведующий земельным отделом бывш. председатель партии Афанасьев приказал военному комиссару уволить в 24 часа сотрудника военкома за то, что последний попросил Афанасьева
снять в комиссариате шапку по установленному правилу. Бывший военком Мосалов терроризировал население. Он выселил из квартиры целую семью из 7–ми человек в декабрьские морозы и поселился один, а потом водил к себе девушек и устраивал вакха-
налию. Когда выселенная семья пошла жаловаться в ЧК на действия Мосалова, им пригрозили арестом за «жалобы на начальство».
Дошло до того, что караульная рота постоянно волнуется на почве хулиганства и пьянства членов исполкома. Председатель ячейки роты пришёл к Терехову и плакал. Красноармейцы даже угрожали арестовать исполком. […]
Вот картинка Советской власти в Тиму. Таковы главари, что же делали в деревнях рядовые «коммунисты»? Они терроризируют всё крестьянство уезда, они довели до того, что крестьянин боится красноармейца и коммуниста хуже огня. В деревнях сплошное хулиганство и грабёж со стороны «коммунистов». К сожалению, в Тимском уезде целых 4000 коммунистов (там принимают
в партию всех желающих). Неудивительно, что в уезде бывают 2–3 «восстания» в день. Какой–нибудь хулиган доводит крестьян до того, что они принуждены его выгнать или поколотить. Сейчас же вызывается ряд красноармейцев для усмирения «восстания» и нередко кончается расстрелами там, где надо сказать пару разумных слов. […]
Следует добавить, что из всех 4000 коммунистов ни один не обучается военному искусству наравне с другими гражданами и все уклонились от мобилизации,
хотя сверстники многих из них призваны.
В Новооскольском уезде в селе Ольшанке комбеду надо было перевезти кассу из одного места в другое, запрягли 2 попов в телегу и заставили их перевезти. Это мне рассказал председатель уисполкома. Когда я спросил, что предпринято по этому поводу, он мне ска-
зал, что это частное дело комбеда. Между прочим, этот председатель самый лучший из всех уездных работников.[…]
Председатель исполкома рассказывал мне, что многие комбеды занимаются спекуляцией, выделкой самогонки и что на партийных съездах коммунисты критикуют центральную власть, почему хлеб и масло вывозится в центр и т.п.
Село В. Михайловка, где посадили в подвал, тоже Новооскольского уезда. Общее настроение уезда не очень хорошее. Литературы совершенно нет. У крестьян производятся незаконные рек-
визиции. Часто берут лошадей, но ничего не дают. Иногда берут 400–500 подвод для перевозки дров к железной дороге и ничего не дают за это.
Во всех уездах наблюдается страшная грызня между коммунистами на личной почве, борьба за власть. Почти везде есть две партии и между ними происходит форменная война, которая приво-
дит к ужасным результатам. Такую войну я наблюдал в Рыльске, в Тиму, в Новом Осколе. Но особенно жестока она в Короче. Всяки государственные и общественные интересы пошли насмарку. На каждом шагу интриги, доносы и подкопы. […]
В сущности говоря, я не знаю, кто из 2–х партий прав и кто нет. Обе партии настолько обсыпали друг друга грязью, столько донесли, что трудно разобрать что–либо. Но, как видно, и те, и другие— негодяи, мечтающие о взаимной гибели и забывающие серьёзность переживаемого момента. Единственный истинный работник и настоящий коммунист — это бывший комиссар и теперешний помощник военрука Кривчиков.
Секретарь партии Островская является полным диктатором в уезде, её муж Зенченко — председатель исполкома. Арбузов, председатель ЧК, — личность весьма подозрительная. Месяц тому назад полными диктаторами в уезде являлись Реутов и Подпорин — 1–й заведующий агитационно–просветительским отделом, 2–й исполкомом. Таких хулиганов и пьяниц очень мало, и они терроризировали уезд. Теперь один арестован, а другой сбежал с деньгами.
Впрочем, не он один: в Короче десятки лиц сбежали с деньгами, кто 100, кто 30, кто 50 тысяч [украл], на всех хватило, потому что Орёл отпустил 6 миллионов, а отчёта и не думал просить. Вышло так, что Корочанский уезвоенкомиссариат израсходовал больше
5–ти миллионов, а соседний уезд 300–400 тысяч. Этот–то Реутов и Подпорин присудили коменданта города Герасимова к расстрелу и хотели привести приговор в исполнение, только вмешательство Кривчикова спасло жизнь Герасимову.
Военком Краснокутский объявил свободную торговлю для красноармейцев. На этой почве чуть не произошли серьёзные события. Член исполкома Селюков колотит крестьян, производит незакон-
ные реквизиции лошадей в деревнях. Ко мне приходили крестьяне жаловаться, что Селюков приехал, забрал 4–х лошадей и увёл за два дня до мобилизации.
У Кривчикова я читал целую кипу заявлений на действия ЧК (к Кривчикову обращаются все обносимые, больше не к кому). Одна бедная вдова жалуется, что у неё забрали пять пар чулок, другая — две пары панталон и т.п. У одного ЧК отобрала охотничье ружьё и отдала его своему сотруднику. Как раз в дни нашего приезда в городе был маскарад. ЧК оцепила здание, начала обыскивать всех присутствующих. На маскараде искали оружие.
Месяца 1 1/2 тому назад [ЧК] наложила контрибуцию на попов, взыскала 14 000 рублей —
это вызвало сильное недовольство крестьян.Вообще ЧК служит предметом ужаса по всей России. Про председателя Новооскольской Чрезвычайной комиссии рассказывали,
что женщины получают от него записочки: «если не придёшь сегодня ночью, завтра арестую».
И не только ЧК, вообще большевиков и красноармейцев очень боятся во многих местах. Приведу случай, когда мы приехали в Новый Оскол, по нераспорядительности военкома и заведующе-
го квартирным отделом нам не отвели квартиры. Когда они почувствовали, что за это они могут ответить, они начали в 10 часов ночи рыскать по городу. В 11 часов прибегает запыхавшийся
квартирным отделом Шуленко и говорит: «Квартира есть, но там боятся впустить вас, плач, вой». Тогда тов. Дроздов пошёл узнать в чём дело.
Оказывается, что там живут 4–е женщины, 2 учительницы, старушка и ещё одна. Когда они уже спали, ворвался Шуленко и объявил, что он пришлёт к ним на квартиру 4–х большевиков. Когда они начали умолять не делать этого, он закричал: «Ну так я всё–таки пришлю большевиков, и они вас зарежут!» Можно себе представить, что там творилось. Вот какое мнение о большевиках прививают господа «коммунисты» вроде Шуленко. Обывателей пугают большевиками, как детей чертями и волками.
..Что эти женщины такого мнения о большевиках — неудивительно. Они газет не читают, что делается в Москве, в Петербурге не знают и всех большевиков мерят на Корочанский аршин. А в Короче со стороны большевиков могли видеть только хулиганство, убийства и пьянство. […]
Вот каково положение в той части Курской губернии, где я был. Причины, вызвавшие эти явления, не являются специфическими для Курской губернии. […] Пребывание в Ливенском уезде только подтвердило мою мысль о том, что это печальное явление не носит местного характера, а оно общероссийское.
Я смело могу сказать, что всё крестьянство Ливенского уезда стонет, и что если не будут приняты самые срочные меры, неминуемо страшное восстание крестьянства. Настроение страшно подавленное, крестьянство задавлено. Власть держится исключительно на штыках. Крестьянство страшно напугано. Для того чтобы этот
страх поддерживать, время от времени производятся расстрелы. На каждом шагу слышишь ужасы. В сёлах всеобщее пьянство «коммунистов».
Разные комиссары заставляют крестьян шить сапоги, обирают их. На каждом шагу реквизиции по твёрдой цене, раз в пять ниже установленной (сало, например. 2 руб. фунт), и это практикуется в широком масштабе, но в подавляющем большинстве случаев и этого не платят, да и крестьяне сами боятся брать деньги, опасаясь
мести.
Крестьяне ненавидят коммунистов. У них существует различие между коммунистами и большевиками. При большевиках было хорошо, а при коммунистах — хуже, чем при царе.
Чрезвычайный налог ещё больше обострил отношения. Я знаю очень многие случаи, когда продаются дома, амбары на снос, т.е. постройка разрушается, а материалы продаются (это называется социалистическое строительство). Крестьян заставляют продавать скот. Часто крестьянин облагался большими суммами для того, чтобы он продал лошадь или корову, а коммунисты и комиссары покупали их и потом спекулировали. Такие явления почти везде. Это особенно вызывает возбуждение.
В Вышнеольшанской волости председатель комбеда пьянствует с другими коммунистами, стреляют. Присланную мануфактуру забрали себе. В одной волости (забыл название) военком забрал себе за бесценок жеребца, который оценивался в 6000 рублей. Поэтому волновалась вся деревня, так как этот жеребец служил для завода.
В селе Речица (Речицкой волости) председатель комбеда Зацепилин накупил продававшегося имущества на многие тысячи, такие картины почти во всех сёлах. Затем существует обычай обмена своей плохой лошади или коровы на чужую хорошую (например, в д. Набережной Урицкой волости). В Болошевской волости председатель совета Руднев, Евлакиев, Черников и другие устраивают пьяные пирушки
и катаются на рысаках в пьяном виде. То же самое в Вышнедолжанской волости. Эти факты — частица в море. […]
Член Ливенского комитета РКП Радзевич–Белевич говорит, что глядя на всё это ей
хочется умирать, только надежды на то, что центр примет меры против этого, придают ей силы для работы.
Председатель Совдепа Октябрьский (прежняя фамилия Приказчиков) позорит свою новую фамилию. Раньше он был хорошим революционером, но власть его испортила. Теперь он пьянствует, появляется в театре и в других публичных местах весь увешанный золотом (откуда он его взял столько — неизвестно), по этому поводу по всему городу сплетни. Красноармейский клуб ходатайствовал о проведении электричества, в этом отказано за отсутствием энергии, а Октябрьский к себе на квартиру провёл. Когда я проходил мимо его квартиры, в столовой горели две большие люстры и стенные лампочки.
Все речи ливенских работников носят такой характер: «Мы вас перевешаем, мы зальём реку Ливенку кровью, мы сотрём вас с лица земли». Положение в уезде страшно подавленное. Малейшая возможность — и в уезде восстание, и если в августе в восстании принимало участие 15 тысяч, то теперь число недовольных во много раз
больше.
Вот как оскверняют коммунизм наши «коммунисты» на местах и вот как укрепляют Советскую власть. Когда я указал Сафонову (тов. председателя исполкома) на недопустимость держаться исключительно на силе штыка, не имея почти ни одного сочувствующего и будучи окружённым сотнями тысяч врагов, он сказал: «У нас нет
бедноты, у нас только кулаки, а с ними иначе действовать нельзя и не нужно».
На самом деле истинно кулацкие элементы составляют небольшой процент. Хуже всего то, что население до того напугано, что боится даже рассказывать о похождениях начальства. Многие боялись сказать свою фамилию. Неопытная комиссия может быть введена в заблуждение, так как крестьяне боятся рассказывать,
опасаясь мести всесильных «комиссаров», а месть будет жестокая, гораздо страшнее мести городничего. На всякую подлость они умеют находить оправдание, это я сам наблюдал. […]
Во время пребывания в Орле приходили два агитатора из Ливенского уезда. Со
слезами на глазах они умоляли меня содействовать спасению уезда. Они недавно из уезда и говорят, что назревает страшное восстание, крестьянство не в силах больше выносить этого».
НА КОКМ. Д. 38. Л. 327–343 (машинописная копия документа из: ЦГАКА СССР
(ЦАМО РФ), ф. 10, оп. 1, д. 110, л. 113–121).
цит. по: Курский край в Гражданской войне 1917–1921 гг. (очерк военно–политической истории).
freemadman10.08.202010:56ссылка
Отличный комментарий!