Викентий Вересаев "На Японской войне"
"В витринах магазинов ярко пестрели лубочные картины удивительно хамского содержания. На одной огромный казак с свирепо ухмыляющеюся рожею сек нагайкою маленького, испуганно вопящего японца; на другой картинке живописалось, «как русский матрос разбил японцу нос», — по плачущему лицу японца текла кровь, зубы дождем сыпались в синие волны. Маленькие «макаки» извивались под сапожищами лохматого чудовища с кровожадною рожею, и это чудовище олицетворяло Россию.
Тем временем патриотические газеты и журналы писали о глубоконародном и глубоко-христианском характере войны, о начинающейся великой борьбе Георгия Победоносца с драконом...
А успехи японцев шли за успехами. Один за другим выбывали из строя наши броненосцы, в Корее японцы продвигались все дальше. Уехали на Дальний Восток Макаров и Куропаткин, увозя с собою горы поднесенных икон. Куропаткин сказал свое знаменитое: «терпение, терпение и терпение»...
В конце марта погиб с «Петропавловском» слепо-храбрый Макаров, ловко пойманный на удочку адмиралом Того. Японцы перешли через реку Ялу. Как гром, прокатилось известие об их высадке в Бицзыво. Порт-Артур был отрезан. Оказывалось, на нас шли не смешные толпы презренных «макаков», — на нас наступали стройные ряды грозных воинов, безумно храбрых, охваченных великим душевным подъемом. Их выдержка и организованность внушали изумление.
В промежутках между извещениями о крупных успехах японцев телеграммы сообщали о лихих разведках сотника X. или поручика У., молодецки переколовших японскую заставу в десять человек. Но впечатление не уравновешивалось. Доверие падало.
В конце апреля по нашей губернии была объявлена мобилизация. О ней глухо говорили, ее ждали уже недели три, но все хранилось в глубочайшем секрете. И вдруг, как ураган, она ударила по губернии. В деревнях людей брали прямо с поля, от сохи. В городе полиция глухою ночью звонилась в квартиры, вручала призываемым билеты и приказывала немедленно явиться в участок. У одного знакомого инженера взяли одновременно всю его прислугу: лакея, кучера и повара. Сам он в это время был в отлучке, — полиция взломала его стол, достала паспорты призванных и всех их увела. Было что-то равнодушно-свирепое в этой непонятной торопливости. Людей выхватывали из дела на полном его ходу, не давали времени ни устроить его, ни ликвидировать. Людей брали, а за ними оставались бессмысленно разоренные хозяйства и разрушенные благополучия.
По всему городу стояли плач и стоны. Здесь и там вспыхивали короткие, быстрые драмы. У одного призванного заводского рабочего была жена с пороком сердца и пятеро ребят; когда пришла повестка о призыве, с женою от волнения и горя сделался паралич сердца, и она тут же умерла; муж поглядел на труп, на ребят, пошел в сарай и повесился. Другой призванный, вдовец с тремя детьми, плакал и кричал в присутствии: — А с ребятами что мне делать? Научите, покажите!.. Ведь они тут без меня с голоду передохнут! Он был как сумасшедший, вопил и тряс в воздухе кулаком. Потом вдруг замолк, ушел домой, зарубил топором своих детей и воротился. — Ну, теперь берите! Свои дела я справил. Его арестовали.
Телеграммы с театра войны снова и снова приносили известия о крупных успехах японцев и о лихих разведках хорунжего Иванова или корнета Петрова. Газеты писали, что победы японцев на море неудивительны, — японцы природные моряки; но теперь, когда война перешла на сушу, дело пойдет совсем иначе. Сообщалось, что у японцев нет больше ни денег, ни людей, что под ружье призваны шестнадцатилетние мальчики и старики. Куропаткин спокойно и грозно заявил, что мир будет заключен только в Токио."
Чуть позже моя группа (возможно из за нашего главного) от мешков чаще косила и больше была на патрулях и развозе гум помощи. В большом здании это все складировалось, больше времени проводил на разгрузке, т.к. тупое гуляние патрулем по городу мне не вставляло, чувствуешь себя дауном который шляется, а не что то делает полезное (ну тут мое имхо). Все это март, умудрился конечно поймать бронхит, оклематься в холоде невозможно, хожу кашляю, шучу о ковиде. Все более продумано проиходит развоз продуктов, нашли горючее = не пеший ход, а машины развозят, разгружать становится все менше чего - и я уже более не при делах. Мать из заграницы давит с слезами и соплями, давай уже уезжай, и я в апреле соглашаюсь, возможно вовремя (я уже не помню когда слили инфу о этом складе и уничтожили его в труху. И вот я даже не знаю, зачем я это пишу, просто что бы куда нибудь высказаться, о том, что как так выходит? я абсолютно не ценил свою жизнь и безопасность, ниразу не лез в подвал, ибо а думал а смысл? со ствольной регулярно бьют, иногда рсзо (та еще мерзость, когда рядом с домом тюкается, из за нее на гром дергаюсь) и вот мне идиоту повезло я жив, а другим семьям с детьми нет. или других которые не уехали просто выгоняют из дома (а что происходит за камерой на оккупированных территориях мы тоже знаем(хотя тут тоже вопрос, судить я могу по своей фантазии, а я видимо оптимист, все может быть хуже)
Пришлось пожить 3 месяца на матрасике в Полтаве, накопить денег на то, что бы снять квартиру и купить комп для работы, все что я с собой взял это одежда на себе, запасная обувь штаны документы и кот который грел меня(или я его).
p.s. спустя полтора года напала эта фигня после этого видео, и захотелось куда нибудь это написать, уж извините