фэндомы

Милошевич признан невиновным! Заплатит ли НАТО за атаку Югославии?

Спустя 11 лет после смерти Милошевича Гаагский трибунал по-тихому признал, что не нашел доказательств вины первого президента Сербии. Эксперт не исключает, что со временем начнется реабилитация и других сербов.

В конце осени Международный гаагский трибунал по бывшей Югославии приговорил сербского генерала а к пожизненному заключению, признав его виновным в геноциде и преступлениях против человечности. В тексте приговора сербское издание RTS неожиданно обнаружило слова о другом знаменитом подсудимом трибунала — бывшем президенте Сербии Слободане Милошевиче, который умер в тюрьме Гааги от инфаркта. Оказалось, что расследуя дело Ратко Младича, «суд не нашел доказательств, что Милошевич был согласен с геноцидом боснийских мусульман».

«Почему это вы говорите, что Сербия граничит с Косово? Ведь Гаага не граничит с Нидерландами.»


Слободан Милошевич стал первым президентом Сербии в 1991-2000 годах. Он возглавлял борьбу за сохранение единства Югославии. В 1992-1995 годах Сербия под руководством Милошевича поддерживала сербские меньшинства в Хорватии и Боснии и Герцеговине. В конце 90-х он пытался не допустить выхода из состава страны Косово и ввел в эту провинцию сербские войска. В ответ НАТО начало бомбардировки Сербии.

В 2001 году, после того как Милошевич проиграл президентские выборы, он был арестован по инициативе премьер-министра Зорана Джинджича и тайно передан Международному трибуналу по бывшей Югославии (МТБЮ). Это вызвало в стране массовое возмущение и уличные беспорядки. По мнению ряда сербских историков и политологов, реальным инициатором выдачи Милошевича суда в Гааге стал посол США в Белграде Уильям Монтгомери. «Тогда он фактически был премьер-министром Сербии», — писал сербский военный историк Милован Дрецун.

Суд над Милошевичем начался в 2002 году и продолжался 4 года. Сербский лидер отказался от помощи адвокатов и сам защищал себя в суде. Он не признал себя виновным ни по одному пункту обвинений. В феврале 2002 года политик выступил в суде с речью, в которой обвинил НАТО в преступлениях против человечности во время бомбардировок Сербии. В частности, он указал, что в результате авианалетов были уничтожены всего 7 сербских танков, зато погибли сотни мирных жителей. Особенно от Милошевича доставалось прокурору Ричарду Мею, над которым сербский экс-президент откровенно издевался: «Почему это вы говорите, что Сербия граничит с Косово? Ведь Гаага не граничит с Нидерландами. Косово — это Сербия».


Из-за ухудшения здоровья бывшего сербского лидера процесс прерывался 22 раза. МИД РФ неоднократно обращал внимание трибунала на состояние Милошевича и просил отпустить его на лечение в Россию, причем Москва давала гарантии возвращения экс-президента на скамью подсудимых. Однако поправить здоровье его так и не отпустили.

В 2006 году сербский лидер написал свое последнее письмо, адресованное русским дипломатам: «Я думаю, что настойчивость, с которой мне не позволяют получить медицинскую помощь в России, в первую очередь мотивируется страхом, что в результате тщательных исследований неизбежно откроется, как в ходе суда велась злонамеренная кампания против моего здоровья», — писал он. Спустя три дня, 11 марта 2006 года, Милошевич умер в тюрьме Гааги от инфаркта миокарда, так и не дождавшись приговора.


«Лидеров западных стран нужно за это судить»


Международный трибунал вспомнил покойного президента Сербии уже не в первом своем приговоре. Ранее суд не нашел доказательств того, что Милошевич задумал геноцид мусульманского населения бывшей Югославии — это зафиксировано в приговоре от 24 марта 2016 года лидеру боснийских сербов Радовану Караджичу. Тогда фамилию экс-президента на 2590 страницах плотного текста приговора обнаружил итальянский журналист Джульетто Кьеза.

В приговоре говорится, что Милошевич регулярно встречался с Караджичем и «находил с ним понимание по многим вопросам». Оба лидера «не хотели создания исламского государства» на территории бывшей Югославии. Кроме того, они считали необходимым не допустить независимости Боснии и Герцеговины.

«Если они хотят бороться (имеется в виду борьба босняков за независимость — Ред.) — мы тоже будем бороться», — якобы сказал Караджичу Милошевич. В результате, ничего криминального международному трибуналу обнаружить не удалось, что он и признал в приговоре бывшему лидеру боснийских сербов.

«Западные СМИ умолчали об этом. А в действительности лидеров западных стран нужно за это судить», — написал Джульетто Кьеза в своем блоге. Не менее категоричен был и британский журналист Нил Кларк. «Вердикт Гаагского трибунала, что один из самых демонизированных политиков современной эпохи был признан невиновным в тех ужасных преступлениях, в которых его обвиняли, должен был быть в заголовках прессы всего мира, Но он не был. И международный суд закопал этот факт глубоко в 2590-страничный вердикт по делу лидера боснийских сербов Радована Караджича», — заявил Кларк.

«К сожалению, тот факт, что международный трибунал при рассмотрении дел Караджича и Младича не нашел доказательств вины Милошевича, не означает, что сербский экс-президент оправдан, — сказал доктор юридических наук, профессор кафедры международного права МГИМО Дмитрий Лабин — Дело в отношении Милошевича было закрыто с его смертью. На нынешних процессах рассматривали только иски в отношении Караджича и Младича. Оправдание памяти Милошевича не входит в компетенцию нынешнего суда». Тем не менее, по словам эксперта, решение международного трибунала не следует считать окончательным и не подлежащим сомнению.

«Упущения и ошибки во время многочисленных процессов признала прокурор международного трибунала Карла Дель Понте, которая сказала, что если бы она знала все обстоятельства дел, то вела бы их по-другому». Отметим, что Дель Понте в своих воспоминаниях не раз обвиняла во вмешательстве в дела трибунала различные страны организации, в том числе США и их союзников по НАТО.

Лабин не исключил, что со временем начнется реабилитация нынешних подсудимых международного трибунала по бывшей Югославии. Пока же обвиняемым приходится защищать себя самостоятельно. Причем порой такими крайними методами, какими это сделал хорватский генерал Слободан Пральяк. На прошлой неделе он со словами «Пральяк не преступник, я отвергаю ваш вердикт» покончил с собой прямо в зале суда, приняв яд — после того как международный трибунал отказался оправдать его по делу о геноциде боснийских мусульман. Впрочем, пока, судя по приговорам Гаагского трибунала, суд считает именно сербов главными виновниками трагических событий на Балканах. Общее количество лет заключения, к которым приговорены сербы, составило 855, в то время, как хорваты получили тюремные сроки на 118 лет, а мусульмане и албанцы — всего на 38,5 и 13 лет соответственно.

Когда посмотрел прямую линию с Императором

... и надеялся, что вот оно - твоя кончина уже близко -, но что-то пошло не так, и вместо мгновенной смерти ты пойдёшь работать на завод.

«бойня на площади Тяньаньмэнь»

29 лет назад китайские танки ждали наступления ночи, чтобы напасть на демократических демонстрантов на Площади Тяньаньмэнь в центре Пекина. В эту ночь были убиты сотни безоружных человек, которые требовали политических реформ и борьбы с коррупцией. Сегодня в Китае запрещено отмечать годовщину этой трагедии.


Всё началось с выхода на площадь около 100 тысяч человек, которые требовали реформ. В последующие дни протесты распространились и на другие города, Компартия начала волноваться. Уже на первой неделе к протестному движению присоединились более миллиона студентов и рабочих. Площадь Тяньаньмэнь превратилась в линию фронта. Там поставили протестный лагерь и пообещали оставаться на площади, пока их условия не будут выполнены.


Мнения лидеров компартии разделились, одни выступали за мирный сценарий, вторые обвинили студентов в попытке государственного переворота. Такой раскол привёл к тому, что всех реформистов выкинули из власти. Дэн Сяопин стал главой партии и приказал стянуть войска в Пекин. 3 июня танки двинулись в центр города. Жители Пекина пытались остановить их за несколько километров от площади. Военные открыли огонь и убили сотни человек. В ответ люди стали закидывать танки бутылками с бензином. Ночью 4 июня войска достигли площади, где находились тысячи человек. Свет отключили, началась бойня. До сих пор не известно, сколько человек тогда погибло, информация скрывается и сейчас.

«бойня на площади Тяньаньмэнь»

29 лет назад китайские танки ждали наступления ночи, чтобы напасть на демократических демонстрантов на Площади Тяньаньмэнь в центре Пекина. В эту ночь были убиты сотни безоружных человек, которые требовали политических реформ и борьбы с коррупцией. Сегодня в Китае запрещено отмечать годовщину этой трагедии.


Всё началось с выхода на площадь около 100 тысяч человек, которые требовали реформ. В последующие дни протесты распространились и на другие города, Компартия начала волноваться. Уже на первой неделе к протестному движению присоединились более миллиона студентов и рабочих. Площадь Тяньаньмэнь превратилась в линию фронта. Там поставили протестный лагерь и пообещали оставаться на площади, пока их условия не будут выполнены.


Мнения лидеров компартии разделились, одни выступали за мирный сценарий, вторые обвинили студентов в попытке государственного переворота. Такой раскол привёл к тому, что всех реформистов выкинули из власти. Дэн Сяопин стал главой партии и приказал стянуть войска в Пекин. 3 июля танки двинулись в центр города. Жители Пекина пытались остановить их за несколько километров от площади. Военные открыли огонь и убили сотни человек. В ответ люди стали закидывать танки бутылками с бензином. Ночью 4 июля войска достигли площади, где находились тысячи человек. Свет отключили, началась бойня. До сих пор не известно, сколько человек тогда погибло, информация скрывается и сейчас.

Воспоминания украинского солдата Евгения Ковтуна о последнем бою за Донецкий Аэропорт

Среди парней никто не был в стороне, даже раненые ребята, которые были в сознании, старались помочь - заряжали боекомплект, передавали магазины, чистили оружие, все были задействованы, как на конвейере. Практически каждый из нас думал, что мы погибнем и никто про наш подвиг, возможно, никогда не узнает. Но мы знали себе цену, знали за что стоим, да и просто дошли до такой грани, когда понимая, что нас может ждать, остается только одно - воевать до конца.

Я - солдат первого батальона 93-ей бригады, которая дислоцируется в Песках. Наши ребята до последнего стояли в аэропорту.

Живу в Киеве, до войны работал инженером в IT-сфере. Меня мобилизовали в августе, а до этого в армии я не служил. После двухнедельного учебного центра попал в 93-ью бригаду.
По специальности я - помощник гранатометчика, потом получил еще одну специальность, но озвучивать ее не стану, по ней я и поехал в аэропорт. А еще поехал туда из-за своего друга Дениса, его отправляли как корректировщика. Получилось так, что мой друг попал на диспетчерскую вышку. Он там прославился своим героизмом. И был подан на награды, но пока ничего не получил. Да и не из-за наград мы туда ехали, а просто выполняли свою работу. А я попал на новый терминал.
У меня уже было одно осколочное ранение в руку, полученное в Песках, но даже с наполовину рабочей рукой меня тянуло на передовую. Пока лечился в Киеве, не мог дома полноценно заниматься какими-то вещами, зная, что меня там ждут ребята. Надо все дела доделывать до конца - это мой принцип. А война не закончена, значит, дело не сделано.
Психологически к аэропорту я был подготовлен, потому что видел смерть своих ребят, знал, что такое обстрелы, что такое ближний бой, когда непосредственно видишь врага.
В новый терминал мы приехали 6 января, это был последний день зеленого коридора.
Мы называли его "коридором позора", поскольку нам приходилось останавливаться и вылезать с "Уралов", затем нас строили, обыскивали, смотрели, что мы везем, сколько нас едет и так далее. Мы ехали со своим штатным оружием, но враги установили свои правила: магазины должны были быть отстегнуты, а рожки - пустые. Снаряженным может быть только один рожок, но он не должен был быть пристегнут. Это абсурдная ситуация, но таково было решение командования, и мы не могли его обсуждать.
В терминале на 2-3 день после приезда, то есть 7-8, числа мы поняли, что по сути, перемирие закончилось, поскольку враг активизировался и начал атаковать со всех сторон. Но оборону мы держали абсолютно нормально. Мне помогал контакт между мной и Денисом, я знал, что он прикрывает меня справа на вышке, и пока он там - врагам с той стороны не пробраться. Однажды это подтвердилось, числа 10 или 11: я отдыхал после смены на посту, он мне позвонил и сказал: "Вы спите, а к вам подошла одна группа ополченцев, довольно значительная, около 50 человек и начинает приближаться вторая". Но попросил нас ничего не делать и чтоб даже офицеры не выходили по рации с нашей стороны. Сказал только усилить посты, мы сразу это организовали. Он сам красиво скорректировал огонь и группы были полностью разбиты.
Когда враги поняли, что с этой стороны к нам подойти не могут - начали применять танки, чтоб у них была возможность заходить со стороны Донецка, а также планово разрушать терминал и диспетчерскую вышку, которая была нашими глазами и ушами. В итоге башня пала. Была разрушена не до основания, но она наклонилась и рухнула. Я знаю, что там пострадали многие ребята, но все же оттуда они не ушли. После жесткого штурма терминала у нас был очень длительный бой. Но благодаря помощи нашей артиллерии мы отбили атаку. А вечером сепаратисты снова запросили перемирие, но не у нас, а у командования. Для того, чтоб собрать своих раненых и погибших, я спросил у коменданта, что случилось, почему перестала работать артиллерия. Мне сообщили, что дали добро на перемирие. Я посчитал, что, может, с какой-то стороны это и правильно, потому что нам тоже надо было собрать своих "двухсотых" и "трехсотых". Но когда наша арта перестала работать, враги воспользовались обломками вышки, как ступеньками, и подобрались к терминалу, с донецкой стороны, отчего наша линия обороны была немного сломлена, поскольку мы не могли контролировать эту территорию.
Всего нас было не так уж много, приблизительно человек 50 из разных бригад: 81-ой, 90-го и 74-го отдельного разведбата и моя 93-ья. У каждого была своя зона ответственности, мы держали врага, который двигался со старого терминала, это был пост "калитка" в первом зале. Этот пост, как и первый, простоял практически до конца. На этажах шли тяжелые бои, а сверху нас закидывали гранатами. На лестнице оборону держали бесстрашные пулеметчики. Одного из них ранили, в него вошло несколько пуль, позже его забрали медики, а судьбу второго я не знаю, но держались они до последнего.
Поскольку нас сильно зажимали, мы решили отодвинуться и держать один зал, большую территорию удерживать уже не было возможности. Стали создавать баррикаду вокруг него и хотели взорвать лестничную клетку. Я побежал вниз, чтоб найти саперов и на одном из этажей за дверью услышал голоса сепаратистов. Дверь была прострелена, они пытались прорваться, выламывая ее, но один из пулеметчиков их удерживал до тех пор, пока мы не сделали баррикаду из подручных средств, которые, на самом деле, защищали только визуально и легко простреливались. Наш сапер успел заминировать лестницу, но подорвать не успел, его и пулеметчика ранили. Зато мы успели вытащить раненых и отойти в зал.
боец ковтун
Несмотря на то, что мы теряли территорию, никто не собирался сдаваться. Я даже намеков от ребят не слышал про такое. Все были обозлены, потому что поняли, что правил войны для сепаров и наемников не существует. Мы дали им возможность эвакуировать своих, а они нам - нет.
Затем день за днем нас потихоньку зажимали. Для нас стерлось понятие "день-ночь", потому что некоторые бои длились чуть ли не сутки. Прорывались новые ребята, но часто не доезжали. А те, которые приезжали за ранеными, для меня - герои, потому что они знали, куда едут, и что это могло стать "билетом в один конец". И хотя часто им не удавалось никого забрать, потому что их машины сжигали, они все равно ехали повторно. Среди таких ребят Рахман и Андрей Север. А еще они ехали для того, чтоб быть нам подмогой, потому что те, кто стояли с 6 числа, уже были вымотаны.
Когда мы оказались в одном зале, нас начали подтравливать газом, сначала слезоточивым, потом перцовым. Но мы научились с ним бороться: брали влажные салфетки и засовывали под балаклаву, хотя тогда был сильный мороз, салфетки замерзали, но каждый старался носить их под броником, чтоб разморозить. Хуже было тем ребятам, которые в этот момент находились на постах, потому что после газа всегда ждали, что враги пойдут в жесткое наступление. Но такое случалось нечасто, потому что идти на нас они тоже не особо хотели. Видя, что хоть мы и загнаны в угол, и отходить нам некуда, но сдаваться мы не будем, они понимали, что малой кровью нас не взять и стоять мы будем до конца, а потери у них были и без того достаточно тяжелые.
Но бесконечно так продолжаться не могло. Я понял, что терминалу пришел конец, когда сепары зашли на верхние этажи и заняли подвал. Тактически они оказались в хорошем положении. Команды отходить для нас не было, да и возможности такой не было, поскольку мы были почти окружены. После морозов, которые достигали за 28 градусов, спать нормально нельзя было, да и кушать из-за постоянных обстрелов тоже. У меня, видимо, от усталости, поднялась высокая температура, а от пуль, которые попали в бронежилет, было сломано ребро Но каждый считал, что если не можешь стоять, то можно отстреливаться лежа. Среди парней никто не был в стороне, даже раненые ребята, которые были в сознании, старались помочь - заряжали боекомплект, передавали магазины, чистили оружие, все были задействованы, как на конвейере. Практически каждый из нас думал, что мы погибнем и никто про наш подвиг, возможно, никогда не узнает. Но мы знали себе цену, знали, за что стоим, да и просто дошли до такой грани, когда, понимая, что нас может ждать, остается только одно - воевать до конца. Единственное, что было страшно - попасть в плен. Для себя я принял решение в плен не идти и последние дни даже спал с гранатой. Я понимал, что все скоро закончится, помощь не подходит, а та, что подходит, она просто попадает в ту же ситуацию, что и мы. Но то, что про нас помнили, добавляло сил, плюс нам многие звонили, узнавали ситуацию; вся Украина за нас переживала, молилась. Включаешь телефон, а там 110 смсок: " Мы молимся за вас, держитесь!!" - и все в таком духе. Из моих ребят, из 93-ьей, в последние дни нас оставалось всего лишь три человека из десяти.
А подорвать нас решили, наверное, потому, что отчаялись пытаться захватить. Мы выжили, но всех завалило и сильно контузило. Как-то откопались, нашли оружие и стояли дальше. Мы пытались сделать 3 линии обороны, хоть и невысокие, чуть ниже колена. Кто покрепче, лежал за первой и второй линией, а раненых оттянули за третью. Так мы переночевали ночь, а к обеду следующего дня нас подорвали снизу. Практически все провалились в подвал. Тогда мы больше всего потеряли ребят, поскольку почти три этажа рухнуло нам на голову. Блоки перекрытия сильно завалили людей, доставать их было тяжело. Но даже в этой ситуации я не слышал панических настроений.
Меня завалило стеной, приходя в себя, я почувствовал, что ноги рабочие, но вылезти сам не мог, а враги как раз пошли в наступление. Ко мне подбежал один товарищ, увидел мою руку, которая торчала из минваты - я пытался разгрестись. Он хотел меня вытащить, а я говорю: "Не надо, пока что главное - отстреливайся, а я - нормально, живой". Он сказал, что у него заканчивается БК. Тогда я свою разгрузку руками нащупал и передал ему. Он таки отбился, правда в тот момент прилетела граната и нас немного покоцала.
Меня откопали, а остальных пацанов мы доставали, пока были силы. А вот двоих моих ребят завалило и их не нашли. Многие были без сознания и не давали знать о себе. Но самое печальное и самое невыносимое было - это ребята, которые звали на помощь, а мы не могли им помочь. Чтоб их достать нужна была техника.
После завала боекомплекта и оружия у нас осталось минут на 20 боя и то очень вяленького. В какой-то момент я просто отключился, меня разбудил один товарищ, Вова, и сказал, что будем выходить. Я ответил ему, что не могу встать, а он говорит, что ему тоже тяжело, потому что прострелены ноги. Но таки собрались с силами, я помог ему встать и мы стали выбираться. Идти по взлетке - это 99 из 100 - смерть, но по крайней мере, я понимал, что погибну с оружием в руках и в плен меня не возьмут. Уходили многие, а некоторые остались охранять тяжело раненых, выносить их не было возможности. Многие из них умирали у нас на глазах. Мы решили, что из тех, кто выйдет, хоть кто-то сможет добраться до своих, рассказать, что случилось и с какой стороны можно подъехать, чтоб забрать остальных.
Нам повезло, потому что было темно, и я думаю, что враги приняли нас за сепаров. Тогда что-то произошло, и не было мобильной связи и рации тоже глушились. Может, это как-то повлияло на то, что нам удалось выйти, потому что шли мы тупо по взлетной полосе. А дошли не все, потому что как таковой дороги не было, а в темноте после таких контузий и с травмами ориентация теряется, элементарно от усталости плохо соображаешь. Был туман, многие просто потерялись, некоторые падали в воронки. Но потом разыскали практически всех.
Мы вышли на метеостанцию утром, нас забрал БТР и отвез в Водяное, оттуда нас отправили по госпиталям. Я знаю, что судьба моих двоих ребят, их позывные Борода и Якут, которые там до последнего стояли, - неизвестна, но слышал такую информацию, что их под завалами нашел враг и что вроде как они в плену. Надеюсь, что если это так, их удастся обменять. Мертвыми я их не видел и в списках тоже. Ребят из плена надо вытягивать, и нашему руководству и командованию стоит не забывать о тех, кто стоял там насмерть.
Никто так не хочет мира, как солдаты, которые воевали, потому что мы видели. какое горе приносит война всем: военным, мирному населению, природе, домам. Это такая травма, которая не залечится. Для меня - это тяжелые воспоминания. Но любая война заканчивается миром, как бы там ни было. Вопрос: какой ценой? Многие ребята выжили и собираются ехать опять воевать. Я тоже прохожу ВВК (военно-врачебная комиссия, - ред.), меня отправили дообследоваться, потому что травмы были серьезные, но я хочу вернуться на фронт. Моя война еще не закончена! Год отвоюю, а там будет видно, что дальше. Мы, как люди гражданские, пришли на войну помочь нашей стране, помочь армии. Но воевать всю жизнь мы не можем. У нас есть семьи, и того снабжения, которое получаешь там, недостаточно для того, чтоб прокормить родных. Впрочем, все эти годы мы жили только для себя, покупали хорошие машины, квартиры, но никто никогда не думал об армии. Та свобода, которую мы получили, далась как-то легко и спокойно, становление нации как таковой мы не прошли. Может быть, теперь оно вернулось нам всем с лихвой, и мы должны пройти этот путь.
Самое тяжелое на войне - это смотреть, как твои раненые товарищи требуют помощи, а ты не всегда им можешь помочь. Люди важны и ценны. Только на войне понимаешь, что тот, кто сейчас находится рядом возле тебя, может прийти к тебе утром, чтоб попить кофе, а через час его может не быть в живых.
А у тех ребят, которые погибли, остались дети. Отцов им никто не заменит, но мы, если выживем, будем пытаться помочь сгладить эту утрату, поскольку их отцы погибли, защищая эту родину. И не дадим власти забывать об этих детях. Как нельзя забывать и о нас, солдатах. Мы не должны думать про свой тыл, а тыл для нас - это обеспечение семей и какие-то гарантии от государства. Очень многие не получили даже справок о том, что воевали. Мы удивляемся тому, что гражданские не понимают, что идет война, но гораздо печальнее, что некоторые военные этого тоже не понимают. Некоторые штабы работают с выходными, проходными, ну а на передовой выходных нет. Пройдя войну, мы все меняемся, и психика у многих нарушена, потому что многие из нас десятки раз прощались с жизнью. Какая-то мирская мелочь - это дикость для солдата, поэтому многие могут неадекватно реагировать. Обществу надо к нам привыкать. Нужно, чтоб человек вернулся и был нужен на работе, чтоб ему помогли адаптироваться. Мы воюем для того, чтоб добиться каких-то перемен в этой стране, но мы должны получать что-то взамен: политикам надо общаться с людьми, а офицерам общаться с солдатами. Тогда, может, сообща мы придем к чему-то новому.

Источник: https://goo.gl/acViTh