Бугристый трубногласный фанат Гриба и Какого-то-там-швили; страдающий хроническим недержанием в социальных сетях обладатель пяти верхних образований; телевизионный клоун-идиот, озабоченный нелёгкими судьбами рептилий в европах; потерявшийся в многочисленных карманах инвалид телевикторин; жратый до омерзения бороздила воображаемых космических просторов; ещё несколько сотен отвратных рож с размягчёнными мозгами; а венцом всему - ихнее жалкое величество, которое теперь "сапогами попирают из Вселенной". Вот это всё - "соль Земли Русской", "цвет нации", "элита" и т. д. и т. п., как пытаются доказать из каждого утюга всякие гниды?
Нет уж! На фиг, на фиг! "Карету мне, карету!"
Только - увы - не поможет: благодаря всей этой нечисти, "импортозамещённая" карета либо сломается, либо застрянет в какой-нибудь орденоносной яме с отходами их гнусной жизнедеятельности.

Неоднократно цитировал Салтыкова-Щедрина (написано почти полтора столетия тому):
"Почему на берегах Вороны говорили одно, а на берегах Прегеля другое – это я решить не берусь, но положительно утверждаю, что никогда в чембарских палестинах я не видал таких «буйных» хлебов, какие мне удалось видеть нынешним летом между Вержболовом и Кенигсбергом, и в особенности дальше, к Эльбингу. Это было до такой степени неожиданно (мы все заранее зарядились мыслью, что у немца хоть шаром покати и что без нашего хлеба немец подохнет), что некто из ехавших рискнул даже заметить:
– Вот увидите, что скоро отсюда к нам хлеб возить станут!
На что другой ехавший патриотически-задумчиво пробормотал:
– Ну, это уж, кажется, не тово… Этак, брат колбаса, ты, пожалуй, и вовсе нас в полон заберешь!"

"Ад пуст. Все бесы здесь."

Почти пятнадцать лет назад было написано это:

take all your overgrown infants away somewhere
and build them a home a little place of their own
the fletcher memorial
home for incurable tyrants and kings

George Roger Waters, "The Fletcher Memorial Home".

Так и вижу упоительную картину: тесный квадратный дворик с высокими стенами и единственной стальной дверью, клочок девственно голубого голландского неба (вот, разве что, малое облачко запуталось в спиралях колючей проволоки), чахлый подорожник у южной стены и, конечно же, - заключённые.
Ба, знакомые всё лица!
Тут Владимир Владимирович чистит выданный за примерное поведение апельсин, к которому, уже готовясь драться, приглядываются с разными по мимике, но одинаково идиотскими ухмылками Сергей Борисович и Игорь Иванович.
Там Борис Вячеславович репетирует с Владиславом Юрьевичем (Асланбеком Андарбековичем по некоторым версиям) репризу "Андроид", написанную последним для тюремного конкурса талантов ("Верю!" - возопил бы Константин Сергеевич, к счастью, не присутствующий и потому лишённый сомнительного удовольствия наблюдать сие надругательство над человеческой природой).
А во-о-он в том углу, узнаёте? Это Глеб Олегович! Прикинулся, будто дремлет на солнышке и увлечённо смакует папироску с "дурью", которую раздобыл, оказав одному из охранников интимную услугу, но сам исподтишка наблюдает за остальными, подрядившись за определённые преференции регулярно "стучать" тюремному начальству.
Идиллия, да и только!
Но постойте, что это? Стальная дверь открывается и во дворик, пригнувшись, дабы не задеть притолоку, входит в сопровождении двух дюжих молодцов Некто, вопиюще не вписывающийся в компанию. Высокий, плешивый, с усами. Таких в Кремле со времён Николая Павловича Романова (а может, и подолее) не бывало.
О! Да это ж сам Батька Лукашенко с отпрысками!
Идиллия закончилась. Путин машинально прячет апельсин за спину без особой, впрочем, надежды его сохранить: матёрых хоккеистов никакое дзюдо не остановит. Иванов с Сечиным заканчивают думать о внутренних "разборках" и начинают - о том, как им в случае чего отделаться без особых телесных повреждений от сынков, которые даром что дебилы, но накостылять могут одной левой. Сурков-Дудаев мигом сворачивает режиссуру и в стиле Дуремара-Басова делает вид, что он "тут ни при чём, совсем тут ни причём". Павловский по-прежнему недвижим, но теперь не подглядывает из-под прикрытых век - он далеко отбросил недокуренный бычок и крепко зажмурился, чтоб грозная троица не подумала чего плохого. И только Грызлов, безвозвратно войдя в образ и ничего более не замечая, продолжает попугайски твердить на разные лады фразу из роли: "Международный трибунал - не место для юридических дискуссий!"
Однако новоприбывшим не до него. Батька исподлобья осматривает струхнувших кремлёвцев, находит хмурым взглядом цель и твёрдо направляется в сторону Путина, который в смертельной тоске нехороших предчувствий готов не только отдать Луке жалкий фрукт, но и исполнить любую его прихоть во избежание очередных побоев.
Предчувствия небезосновательны. Александр Григорьевич, судя по всему, сегодня сильно не в духе, и выражение лица его сулит всякому, кто подвернётся под мощную длань, крупные неприятности.
Невесть каким способом незаметно исчезли из дворика Сечин, Иванов, Сурков и Павловский, оставив бывшего шефа и бестолково токующего "андроида" (которого в расчёт можно не принимать) наедине с семейкой белорусов.
Всё ближе Батька. Вот уж рядом он. Жутко до немоты, а бежать некуда: сзади бесстрастными истуканами, скрестивши на груди мускулистые руки, встали младшенькие Лукашенки.
- Здравствуй, Саша! Тебя уже выпустили из карцера? Рамзан-то до сих пор в лазарете. Апельсин не хочешь? - частит, пытаясь дружелюбно улыбнуться, Путин.
Но улыбаться дружелюбно он разучился ещё на службе в КГБ, поэтому улыбка выходит фальшивой, а дрогнувший голос выдаёт бывшего президента РФ с головой. Батька громко сопит, не отвечая на приветствие; лапа его тянется к жертве и стальными клещами смыкается на плече ближе к шее.
Видимо, экзекуции нынче не избежать. Уже смирившийся с этим фактом Путин покорно ждёт первого удара и мысленно стотысячный раз проклинает жида, который во время оно подсунул семейке престарелого алкаша именно его кандидатуру на роль преемника, что, в конечном счете, и обеспечило ему пожизненную компанию тяжёлых на руку и мозги бульбашей.
Тягучую патоку ожидания вдруг прерывает торжественный вопль Грызлова, принявшегося в отсутствии режиссёра импровизировать: "Тюремный двор для прогулок - не место для праздных прогулок!" Буравящий путинское лицо взгляд на несколько секунд перемещается в сторону посмевшего шуметь во время важных интеграционных процедур братских народов, затем Батька коротко кивает одному из сыновей и тот, приученный регулярными порками понимать папу без слов, ленивой походкой идёт к возмутителю спокойствия. Страшные глаза Луки вновь впиваются в Путина, который, воспользовавшись нежданной отсрочкой, уже приготовился как можно громче кричать: "Helfen Sie mir, bitte!" Левая ладонь мучителя сжимается в пудовый (не менее!) кулак, и...

(Здесь фантазия обрывается, поскольку автора пришли арестовывать по обвинению в политическом экстремизме.)

Вот-вот. За войну ратуют преимущественно те дегенераты, которые в случае чего останутся в тылу.
Если у кого-то имеются некоторые убеждения, и он строит в соответствии с ними собственную жизнь, - это его личное дело вне зависимости от степени дикости убеждений. Но те, кто стремятся сделать свои убеждения принудительной нормой для других, есть опасные маньяки. Считайте их говноедами в нехорошем смысле слова, плюйте им в рожи, бейте канделябрами и по возможности подвергайте остракизму.

Был один недалёкого ума правитель, который ради выпендрёжа перед братвой ("Отроци Свеньлъжи изоделися суть оружьемъ и порты, а мы нази.") пошёл вдругорядь собирать дань. Закончилось для него это не слишком хорошо.
Впрочем, и оппоненты его тоже лиха хлебнули впоследствии... "В общем, все умерли." (© - Жакоб.)

"Людей необходимо уничтожать. От них уже просто житья никакого не стало: в метро сесть некуда, в магазинах не протолкнёшься, семечками всё заплевали.
Люди расхватали все прекрасные вещи: зайдёшь в магазин, а там остались одни картонные сосиски и кособокие пиджаки. Даже продавцы уже спохватились: на те вещи, которые им самим нравятся, они специально ломят такие цены, чтобы никто не купил.
И главное, нет от них никакого спасения.
Запрёшься у себя в квартире, так нет: звонят, сволочи! В дверь, по телефону, в пять утра, сорок восемь звонков. «Да!!! Алло!!!» — «Что новенького?» — спрашивают. Всех уничтожать. Чтобы от людей убежать, нужно сначала полчаса в метро на эскалатор проталкиваться, потом слушать в электричке два часа про пластмассовые чудо-верёвки и ещё час через бурьян в самую чорную чащу прогрызаться, чтобы выйти, наконец, на поляну. А там уже насрано, в самой середине. И бутылка от кока-колы.
Пустыня, Джомолунгма, антарктида, луна — нигде нет спасения. Вылезут и бутылочку спросят. Или как дела.
Поэтому — уничтожать.
Для начала нужно всем желающим раздать автоматы и сказать, что им ничего не будет.
Уже через день половина начальников, зятьёв, тёщ, свекровей и тамбовских родственников будет валяться в лесопосадке. Трамваи утопить, метро засыпать, нечего шастать туда-сюда, пусть дома сидят, детей воспитывают как следует, а то все стены хуями изрисовали уже.
Отключить воду. Когда спросят, где вода, ответить: «Выпили. Сами знаете, кто».
Бани взорвать, сказать, что чеченцы. Электричество отключить, сказать, что хохлы.
Через неделю ещё живых собрать на площади и рассчитать на первый-четвёртый. Первых-вторых расстрелять на месте, третьих объявить сраным говном, четвёртых — сверхчеловеками.
Сраное говно поселить в бараки и кормить червивым горохом. Сверхчеловеков поселить в Кремль и Эрмитаж и кормить одними устрицами. В туалет не выпускать. Каждую пятницу проводить среди сверхчеловеков розыгрыш лотереи. Кто выиграл, того уничтожать.
Установить полную диктатуру. Диктатора назначать по понедельникам из сраного говна. В воскресенье вечером расстреливать. С вечера воскресенья до утра понедельника — полная анархия. Все ебут всех. Кого не ебут, того уничтожать. В шесть утра все на работу.
Через год оставшихся посадить в баржу и утопить.
Выйти на поляну, проверить — если опять насрано, всё повторить."

(Дмитрий Горчев, "План спасения").